Актеры

Младшая дочь известного большевика, писателя и дипломата Александра Аросева родилась в Москве, но подрастала за границей. Кстати, первые три дня новорожденная наслаждалась жизнью под именем Варвары - так зарегистрировал ее счастливый папа. Однако по требованию мамы Варвара благополучно превратилась в Ольгу и остается ею по сию пору. В роду Аросевой был польский аристократ, был усмиритель вольнолюбивых поляков Муравьев-вешатель, имелся купец первой гильдии и, конечно, не обошлось без актеров.
 Родилась в Москве. Училась в Московском городском театральном училище. С 1946 — актриса Ленинградского Театра комедии, с 1950 — актриса Театра сатиры в Москве, в 1969-1971 — актриса Драматического театра на Малой Бронной. Народная артистка РСФСР (1985).
Орден "За заслуги перед Отечетством" IV степени (2000).

Автор: Эльвира Подколодная
Сайт: People's History
Статья: Ольга Аросева

Отца Ольга Александровна и по сей день любит безмерно. С наслаждением вспоминает атмосферу в доме на набережной, где они жили по возвращении из-за границы. В квартире бывали Немирович-Данченко, Ромен Ролан, Таиров с Коонен, молодой Борис Ливанов... Все это кончилось в 37-м, когда Александр Яковлевич, чувствуя, что вокруг него, да и в стране, происходит что-то непоправимое, сам поехал к Ежову, которого знал с гражданской. Видимо, хотел поговорить "как коммунист с коммунистом". Не вернулся. Оля тогда решила не вступать в комсомол: для этого требовалось отречься от отца - "врага народа". Она даже поколотила старшую сестру-комсомолку, которую заставили это сделать.
Легкомысленная, эксцентричная и наивная, мама нашей героини была родом из польских дворян. Ольга Вячеславовна Гоппен окончила институт благородных девиц и хотя не испытывала враждебности по отношению к советской власти, но и приспособиться к ней никак не могла. (Аросева вспоминает, как в голодные послевоенные годы колдовала над салатом из трески с картошкой, а мама, лежа на диване, суфлировала: "Обязательно приготовь соус сабайон..." Сама она готовить никогда не умела.) Но очаровательные странности не помешали Ольге Вячеславовне добиться, чтобы после ареста бывшего мужа ей отдали дочерей, которые прежде жили с отцом. Кажется, она даже встала на колени перед высокопоставленными чекистами. И вымолила: в детский дом девочек не отправили.
ПЕРВЫЕ РАДОСТИ. Еще со времен пражского детства выяснилось, что Оля Аросева - прирожденная актриса. Как-то раз, посмотрев "Трехгрошовую оперу", она нарезала лохмотьями платье, как у нищих персонажей спектакля, и вместе с подружкой-чешкой отправилась просить милостыню, рассказывая изумленным буржуа трогательную легенду, будто мама их оставила, а папа денег не дает. Дело чуть не кончилось дипломатическим скандалом: в газете появилась заметка о дочери советского посла, собирающей подаяние. (Нищих в те годы в Праге не водилось.)
Приехав в Москву, Оля дебютировала в школьном театре. Сыграла японского шпиона, которого задерживает бдительная пионерка. Вместе с первой ролью появился и первый поклонник; ухаживал он своеобразно - регулярно срывал с объекта поклонения зимнюю шапку и забрасывал на дерево. Но однажды поплатился: решительная Оля вылила на его белобрысую голову пузырек чернил, и незадачливому ухажеру пришлось ходить в школу с сиреневой шевелюрой.
Упомянув о первой роли и первом поклоннике, стоит рассказать и о первом гонораре. Как ни странно, к лицедейству он отношения не имел. Однажды, по пути на стадион, где наша героиня занималась гимнастикой, к ней подошел невысокий человек не слишком примечательной наружности и предложил написать ее портрет. Он платил ей как настоящей натурщице. Это был Николай Ромадин. Результатом их дружбы оказались два полотна, которые потом, став взрослой, Ольга Александровна выцарапала у художника с большим трудом. Старик привязался к своей модели и боялся, что, заполучив портреты, она перестанет его навещать.
Ее ранняя юность совпала с войной. Именно в это серьезное время молоденькая девушка поступила... в цирковое училище. Правда, она мечтала быть наездницей, но коней, как на грех, мобилизовали. Новоявленная циркачка не отчаивалась - с энтузиазмом жонглировала и ходила по проволоке. Параллельно с цирковым училищем она успевала посещать десантную школу, и неизвестно, чем бы это кончилось, но свойственный Аросевой с детства страх высоты, мирно дремавший на арене, просыпался во время тренировок по прыжкам с парашютом. Девушка буквально теряла сознание от ужаса и была отчислена. Зато со второй попытки прошла в театральное.
ВОСХИТИТЕЛЬНЫЙ АВАНТЮРИЗМ, присущий нашей героине, сыграл поворотную роль в ее судьбе. В Москве проездом из эвакуации гастролировал ленинградский Театр комедии под руководством замечательного режиссера и художника Николая Акимова. Аросева, еще не завершившая обучение, пришла показаться, была встречена благосклонно и, предъявив диплом сестры, уже окончившей театральное, "обманным путем" просочилась в труппу. Уехала в Ленинград, где провела пять счастливейших лет, освоила азы профессии, партнерствовала с изумительными актерами. Здесь она впервые вышла замуж и здесь... угодила под суд - когда по недоразумению не явилась на спектакль, а тем самым его сорвала.
Но всему приходит конец. Причем хорошему - много раньше, чем хотелось бы. Акимова сняли, вменив в вину космополитизм. Отреклись от него все, за исключением двух человек: Бориса Смирнова (он впоследствии успешно играл Ленина во МХАТе) и нашей безалаберной, отчаянной, безоглядной героини, на удивление преданной тем, кто ее "приручил". В Ленинграде ей больше делать было нечего, и она вернулась в Москву.
Аросева осела в Театре сатиры, где работает и сегодня. Она - актриса определенного амплуа, но этим не тяготится, а, посмеиваясь, говорит: "На первых курсах в силу худобы мне давали играть лирических героинь, потом природный юмор победил". Впрочем, кто-то из критиков изъявил готовность печатно оплакать ее несостоявшуюся судьбу масштабной драматической актрисы, которой "доступны и тонкий психологизм, и острые формы трагифарса". Критик предположил, что она могла бы играть пьесы Беккета и Ионеско, Мамашу Кураж и Вассу Железнову. Что ж, возможно. Хотя, если б Аросева об этом помышляла, то сегодня, когда она собственноручно устраивает антрепризы и разъезжает со спектаклями по городам и весям, вплоть до Америки, организовать постановки было бы раз плюнуть. Но, скорее всего, Ольга Александровна понимает, что благодарной публике она милее в образе эксцентричной пани Моники и простодушных героинь рязановских комедий, поэтому не ломает рамки собственного амплуа. Тем более что в разные времена оно позволяло работать в пьесах Островского, Эрдмана, Бомарше, Грибоедова, Кальдерона... Кстати, несмотря на неслыханную популярность, Аросевой долго не давали звание: диплома-то она так и не защитила, не доучилась. Впрочем, в последние годы актриса обласкана и властью, и "олигархией": из рук президента получила орден Почета, а от щедрот ЛогоВАЗа - серебристый "бьюик" к семидесятилетию.
Из характерных черт и особенностей нашей героини отметим любовь к животным, к преферансу, к путешествиям, а также к собственной даче, где она проводит большую часть свободного времени. Аросева отличается несравненным шармом, легкой стервозностью (в пределах разумного), исключительным чувством товарищества и непростым характером, который сама объясняет рождением между знаками Стрельца и Козерога: 21 декабря. (В один день со Сталиным, между прочим.) Жизнелюбивая актриса ценит банные радости и плавание в бассейне, курит "Мальборо", не прочь выпить с товарищами после спектакля, закусив не пижонскими деликатесами, а традиционной квашеной капустой. Аросева питает слабость к ярким украшениям (бижутерии не признает), причем убеждена, что в прошлой жизни была тайским ювелиром. Она никогда не считала себя красавицей, однако же и не сомневалась в своей способности вскружить голову кому угодно.
НЕМНОГО О МУЖЧИНАХ. Ольга Александровна предпочитает голубоглазых блондинов. Замуж выходила четырежды. Первый муж был музыкант, второй - артист Театра сатиры Юрий Хлопец-кий, третий - певец Аркадий Погодин, говорить о четвертом О.А. почему-то избегает. С избранниками она всегда расставалась без скандала, что позволяло впоследствии поддерживать самые дружественные отношения.
В конце 40-х безвестной еще артистке писал дивные письма очарованный ею Алексей Арбузов - знаменитый драматург, автор "Тани". Он мог делиться восхищением от новых стихов Пастернака, рассуждать о футболе, сетовать на бездушие "социалистического романтизма", иронизировать над самим собой, ввязавшимся в драку под Новый год, но всякий раз неизменно срывался в бездну тоски, страсти, недоумения: Ольга почему-то не отвечала.
"Что вы любите, от чего приходите в ярость? Чего хотите? Не знаю, не знаю. Почему же весь день думаю о вас? Какого черта?! Пишу эти длинные дурацкие письма. Мне следовало бы подать на вас в суд за наваждение. Вы, вероятно, хитрая, злая, скверная. Но как бы я хотел положить свою голову вам на колени. Как бы я хотел забыть обо всем!"
"Я глядел тогда на вас и удивлялся мгновенно возникшей близости - и удивлялся и страшился, сам еще не зная чего. И осенняя ночь, когда мы шли по пустынному, освещенному луной Ленинграду, мост через Фонтанку, ваши теплые руки и трижды проклятая улица, та, на которой вы живете. <...>
Десять часов десять минут. И ваши губы, ваши дрожащие влажные губы.
Десять часов пятнадцать минут. Ваша милая рука, которая гладит мою голову. Что происходило в мире в эти мгновения? Не было ничего кроме вас. Я чувствовал ваше сердце, ничего не помнил и сходил с ума..."
Арбузов бомбардировал ее письмами семь месяцев. В последних посланиях называл своей единственной небесной и земной любовью, доходил до исступленного отчаяния: "Чем ближе ночь, тем страшнее, когда вспоминаю о Ленинграде. Да полно. Существуешь ли ты на свете, моя проклятая выдумка?!"
...Лишь в недавней биографической книжке бесстрашная Ольга Александровна, - не испугавшаяся когда-то, девчонкой, написать Сталину, что не верит в виновность отца, - осмелилась объяснить свое молчание человеку, который уже не в силах ее услышать.
"Дорогой Алексей Николаевич!
Прошло всего полвека, и наконец-то я решилась Вам ответить.
Почему не сделала этого раньше, хотя вы так об этом просили?
Вы обрушили на мой неподготовленный двадцатилетний разум такой шквал бурных чувств, в таком высокохудожественном изложении, что каждый раз, берясь за перо, я понимала, каким убожеством будут выглядеть мои косноязычные признания. А - главное - по молодости я была, очевидно, очень рассудительна. Не то что я не верила в искренность Ваших чувств, но они, думалось мне, не очень надежны. И оказалась права. Ведь не побоялись же Вы через какое-то время уехать от меня - не умерли, не сошли сума, и то, как сложилась дальнейшая Ваша да и моя жизнь, подтвердило, что мы прекрасно и интересно ее прожили с другими людьми.
Да, наверное, нам было бы хорошо вместе. Но ненадолго. А теперь Вы останетесь со мной в Ваших письмах навсегда.
Когда мне приходится бывать в Ленинграде, теперь уже в Санкт-Петербурге, я хожу по "нашим" местам и помню каждый день, проведенный с Вами. Их было так немного...
Знаю, что чувство к Вам было самым сильным и самым красивым в моей жизни.
Прощайте, теперь уже - до свидания. Оля Аросева".
К этому как будто нечего добавить. Разве что несколько фраз из давнего письма Арбузова, писанного из Батуми 23 апреля 1948 года: "Страшно подумать, до чего мы все случайны. Случай сталкивает нас друг с другом, а потом он же и отталкивает, и всякий мог бы жить со всяким, если бы случай этого захотел? И какой ужас в этом сокрыт, что хочется закричать от страха.
Господи, помоги мне жить без надежды".
Ольга Аросева - о современниках
РАНЕВСКАЯ БОЛЬНА
"Она лежала в палате одна, похожая на короля Лира: седые волосы разметались по подушке, глаза все время уходят под веки... Спрашиваю: "Фаина Георгиевна, как вы себя чувствуете?" А она слабым голосом: "Начнешь меня завтра изображать по всей Москве?" Я села рядом с постелью и стала ее ободрять, хвалить: "Вы такая гениальная артистка, Фаина Георгиевна... Ведь у молодых красивых героинь все решает роль. Большая роль делает актрису гениальной. А у вас роли маленькие, вы - характерная актриса - и все равно героиня, звезда. - Совсем захожусь в похвалах, чтобы она не лежала вот так безучастно с "уходящими" глазами: - Вы единственная, уникальная, больше в мире таких нет..."
И тогда глаза приоткрылись, и с койки грозно так донеслось:
- А Анна Маньяни?.."
АХМАТОВА
"Ахматова произвела на меня странное впечатление. Она была в ботах. И вещи были на ней не то чтобы старомодные, а какие-то неряшливые, словно доставшиеся ей из прошлого времени. И чулки спущены. Но величавость, несмотря ни на что, оставалась. <...>
Раневская меня представляет: "Это Олечка Аросева, у нее мама, которая мне помогала - через Полину Молотову - с квартирой в Москве. А ты, Леля, знаешь, кто это? Это Ахматова. Ты стихи Ахматовой читала?.." Я, не задумываясь, отвечаю: "Да, конечно..." "Прочти Анне Андреевне. Будешь потом говорить, что сама Ахматова слушала тебя..."
И вот в меня какой-то бес вселился. И сегодня не могу объяснить своего хулиганства. Или же просто полной оторвой в те годы была, но встала в позу и принялась читать: "Ты жива еще, моя старушка, жив и я, привет тебе, привет..."
Наступила могильная тишина. Потом Фаина Георгиевна сказала, задумчиво и словно бы мне сострадая: "У нее такая интеллигентная мама, по-французски говорит..." И все. И больше ничего не сказала. А я тут как заору: "Ой, я спутала, спутала! Я сейчас вам прочту..."
И какое-то одно стихотворение всплыло в памяти. Там была строчка: "И только красный тюльпан, тюльпан у тебя в петлице..." И тут отозвалась Анна Андреевна: "Вы неверно читаете, потому что я писала это стихотворение в Ташкенте, на мотив восточной песни, - и запела протяжно: - И-и-и только кра-а-ас-ный тюльпа-а-ан у тебя в петлице..." Потом они отправились в театр, и Раневская дала мне последние указания: все нарезать должным образом, а корочки и ключ отдать дежурной по этажу. (В воспоминаниях Вечесловой и это есть: как Раневская устраивала банкет, пригласила какую-то девочку резать бутерброды. Той девочкой была я).
Через день Фаина Георгиевна меня благодарит: "Леленька, ты все сделала прекрасно, спасибо тебе". А я стою, мнусь, не знаю, как признаться: "Я все сделала, только одного не сделала..." Она спрашивает испуганно: "Чего? Чего ты не сделала?" "Я корочки не отдала... Я их себе взяла... Я их съела..." Она услышала и заплакала".

Автор: Полина Лимперт
Сайт: MigNews.COM
Статья: Я умру, играя!

Ее, конечно, любят и на театральной сцене театра Сатиры, и в комедиях Эльдара Рязанова. Но именно пани Монику боготворила вся страна. Эта роль "кормила" ее, когда она сидела без ролей, и ездила с концертами по провинциям; пани Монику всюду пропускали без очередей, перед ней открывались любые двери.
Я встретилась с Ольгой Аросевой за кулисами, когда она приезжала в Израиль. Она все такая же – шумная, неугомонная, любопытная и обаятельная, как и в те славные времена, когда "Кабачок" существовал на ТВ.
Ольга Александровна, почему провалилась попытка возродить "Кабачок" на телевидении?
Потому что после подписания Международной конвенции об охране авторских прав мы лишились возможности играть произведения польских и венгерских авторов. Раньше мы играли их бесплатно, а сейчас должны платить. На это у нас просто не было денег. А свои авторы, к сожалению, пишут мало, потому что жанр не очень благодарный…
-…зато какой успех!
Да, успех! Но политика настолько наш жанр обогнала по части юмора! И потом, политическое шоу столько эфира занимает, что трудно прорваться… Жалко, конечно, потому что "Кабачок" нужен людям, им надо отдохнуть от всего этого…
Вы сыграли много прекрасных ролей в кино и в театре – достаточно вспомнить "Берегись автомобиля", "Трембиту", "Горе от ума", "Интервенцию", а при упоминании вашего имени в первую очередь на память приходит легкомысленная пани Моника – роль, которая настолько срослась с вашим образом, что стала его частью. Чем бы сейчас занималась пани Моника, в чем бы нашла себя?
Мне кажется, она никуда и не уходила. И занимается тем, чем занималась всегда: старается быть полезной. Это вечный женский характер, она везде "своя" – в любой эпохе, среди любого народа. Таких энергичных, бестолковых, но добрых женщин, по-моему, очень много и в вашей, и в нашей стране. Пани Моника и сейчас активно участвует во всех делах, всюду "сует свой нос".
И в политику тоже?
Было время, когда мы настолько увлеклись политикой, что, даже собираясь в компании со своими приятельницами, вместо того, чтобы обсуждать тряпки, роли, мужчин, обсуждали политику. Потом, конечно, отошли. Но что делать, если политика непрошено вмешивается в нашу жизнь.
Во время разных путчей, переворотов, когда в Москве даже чрезвычайное положение объявляли, зрители ходили в театр? Не боялись, что возвращаться домой им придется после наступления комендантского часа?
Я могу с гордостью вам сказать, что наш театр Сатиры играл даже 3 октября – единственный в Москве, как писала газета "Московский комсомолец".
А я как раз была занята в спектакле ("Босиком по парку" Нила Саймона). Пришли сто двадцать человек. И мы подумали: если сто двадцать человек сквозь кордоны, в этот жуткий вечер пришли – невозможно сказать им: уходите, мы не будем играть.
Хотя в гримуборную шальная пуля попала, и нас перевели гримироваться в коридоры – подальше от окон. Но мы все-таки играли, играли без антракта. Вы бы видели, как эти сто двадцать человек нам хлопали! Как если бы тысяча двести у нас сидели! Им было так приятно, что им оказали уважение, для них играли. Это было очень правильно, что спектакль состоялся.
Сколько сейчас стоит билет в ваш театр?
Семьсот рублей.
В начале восьмидесятых я пересмотрела почти весь репертуар московского театра Сатиры, и у меня сохранились билеты – два рубля тридцать копеек…
Это на премьерный показ. Обычная цена была – рубль семьдесят.
Стало трудно делать спектакли – дорого обходятся декорации и костюмы, техническое оснащение сложнее, и поэтому каждая новая постановка стоит огромных денег. Но мы не можем до бесконечности повышать цены на билеты – мы же хотим, чтобы были полные залы! К нам в театр деловые люди не ходят, они в казино свободное время проводят. К нам студенты, врачи – интеллигенция, одним словом, ходит. А она как раз очень мало обеспечена. В этом я вижу нравственную ответственность театра: чтобы он был доступен тем, кто в нем нуждается.
По-моему, с небольшими местными поправками, вся повторяется в Израиле: не особо процветающей на исторической родине русскоязычной интеллигенции подчас не по средствам билеты на "русских" гастролеров. И все-таки "дурная" привычка ходить в хороший театр неистребима. И здесь, как и в Москве, битком набиты залы на хорошие спектакли с участием хороших артистов…
Я всегда мечтала приехать в Израиль. Мне очень хотелось здесь побывать. Когда мне называли города, где мы будем, от одних названий дух захватывало: Натания, Тель-Авив, Иерусалим. Конечно, это – колыбель человечества. Я была так взволнована, что увижу все это. Могу сказать, что Израиль оправдал мои ожидания.
Как вы относитесь к эмиграции?
Вы знаете, мне кажется, это – трагедия современного мира. И не только – отдельной национальности. Сейчас эта серьезная проблема существует и в СНГ: беженцы, потерявшие родину, насильно согнанные с обжитых мест, разорванные семьи… Кордоны, суверенитеты, разъединения… Нужно объединяться, как Европе!
А когда живешь в Москве, а родственники в Киеве – за границей, получается? Еду в Киев – до этой станции должны рубли проводнику на чай давать, а в этой – гривны… Какая-то дикость, надуманное усложнение жизни.
Вы не жалеете о распаде бывшего СССР?
Жалею. Я не жалею об этой системе, которая подавляла национальное достоинство – но я жалею о том, что встали преграды между людьми, нельзя общаться так просто, как раньше. Я обожаю Ригу – сколько раз мы были там с театром на гастролях! Теперь это – заграница. В Тбилиси у меня столько друзей! Мне кажется, это обедняет – и их, и нас.
С уходом из жизни Миронова и Папанова в театре как бы образовалась "эмоциональная ниша", множество спектаклей пришлось исключить из репертуара. Есть ли, ожидается ли в будущем появление актера-лидера, который станет для театра тем, кем был Андрей Миронов? Какое будущее у театра Сатиры?
Миронов – это явление отдельное. Незаменимых нет, но что касается актеров – это неправда. Есть незаменимые. Есть отдельные индивидуальности – Миронов, Папанов – которых заменить некем. Были спектакли, построенные на них – "Вишневый сад" – Лопахин и Гаев, "Горе от ума" – Фамусов и Чацкий, "Ревизор" – Городничий и Хлестаков. Эти спектакли, конечно, ушли.
"Женитьба Фигаро"… Конец Миронова – это трагический, неестественный конец. Он умер на сцене, в этом спектакле, у нас на руках. Я играла его маму, Марселину, когда он стал плохо говорить, цепляться за декорации, падать… Ему было сорок шесть лет. Так что это случилось в полном блеске его славы, в расцвете жизненных сил. Андрей умер красиво. Рано, конечно, но – красиво.
Такой звезды, как Миронов, не возникло. Но у нас есть талантливая молодежь, сильное среднее поколение – Юра Васильев, Толя Гузенко, целое созвездие актеров. Выросло новое поколение, которое очень крепко держит репертуар театра. Появилось много новых спектаклей.
В каких спектаклях театра Сатиры вы заняты?
Со своими товарищами выступаю в спектакле "Вышел ангел из тумана", пьеса Петра Гладилина, написанная персонально для меня. Поставил ее Никита Ширяев. Участвую в спектакле "Андрюша", где занята вся труппа – он посвящен Андрею Миронову. Кроме того, играю в спектакле "Как пришить старушку" – это мой бенефис.
Согласились бы вы сниматься в рекламе за деньги?
Смотря в какой рекламе и за какие деньги. Я вам так скажу: я не считаю, что сниматься в рекламе позорно. Это, в общем-то, делают почти все западные актеры. Если, конечно, не постыдные какие-то вещи рекламировать – то, может быть, и согласилась бы. Хорошо продуманная реклама – это искусство.
Меня приглашали в какую-то рекламу, но я отказалась – уж очень она была убогой.
Вы сейчас снимаетесь в кино?
Нет. И, слава Богу. Я снялась в двух картинах – и не помню ни автора, ни режиссера, и эти картины не идут. Современники научились снимать кино, которое потом куда-то исчезает.
Однако никуда не исчезли и не забылись картины с вашим участием. Но вот кончается кино. А что остается в жизни? Продолжаются ли отношения с партнерами и за пределами съемочной площадки?
Съемки, в том числе и выездные – это общий труд в "приближенных к жизни условиях". Это – часть жизни, все-таки наш "инструмент" – это душа и сердце, и, если мы вместе их тратим, то что-то остается. Я со всеми моими партнерами – и с Юрой Никулиным ("Казаки-разбойники"), и с Кешей Смоктуновским ("Берегись автомобиля"), и с Женей Весником ("Трембита") всю жизнь дружила.
Ольга Александровна, если спрашивать вас про хобби, или, по-русски, про увлечения, нельзя не спросить о вашей любви к преферансу. Вы до сих пор играете? Я читала, у вас была постоянная компания, но теперь она распалась – в силу естественных причин?
Да, я люблю преферанс. Вышла большая книга "Русский преферанс", где описаны все известные русские преферансисты. Там великая компания – Лев Толстой, Федор Достоевский, Евгений Евтушенко… Ну, и я есть.
А что касается компании, то мы играли в одном и том же составе в течении многих лет – Геннадий Зельман, наш главный администратор, Татьяна Ивановна Пельтцер и Валентина Георгиевна Токарская, которая завещала мне настоящий ломберный столик. К сожалению, никого из них уже нет в живых…
Столик Токарской я перевезла к себе на дачу. Как-то открыла, вытащила ящичек – и увидела наши "пульки". И по почерку поняла, что это – мы все.
Правда ли, что вас боятся в театре?
Я скажу откровенно, что не выношу расхлябанности и разгильдяйства в том, что касается профессии. Я очень раздражаюсь, если мне мешают на сцене, когда не так сделали костюм, слышу шум за сценой… Я в таких случаях сразу начинаю скандалить и орать. Но это касается только профессии. А по жизни я не скандалистка.
Можно вас спросить о широко известном теперь вашем личном: известно, что вас очень любил Алексей Арбузов. И вы были влюблены в него …
Это был роман в письмах. Его письма я храню. Мне было 19, я только поступила в театр комедии. Арбузов в меня влюбился – и уехал. И стал писать мне письма… Он был женатым человеком, у него было даже две семьи… Я любила его пьесу "Таня", его драматургию, спектакли, поставленные по его пьесам. Я гордилась тем, что он в меня влюблен, но побаивалась его. Да, у нас был роман – но роман в письмах.
Ваши экранные героини устроили свою личную жизнь. А вы?
Мой муж ушел из жизни, и с тех пор я одна. А друзья – и, так сказать, сердечные – конечно же, есть. Без этого жить нельзя.
Есть ли роль, о которой вы всегда мечтали, но которую вам уже никогда не сыграть?
Я сейчас удачно завершаю свою жизнь на сцене. Я перешла на роли пожилых женщин, и я играю эти роли с удовольствием. Мне важно, чтобы в героине, прежде всего, была душа. Тогда это интересно играть.
Разрешите задать вам грустный вопрос: когда вы перестанете играть, чем будете заниматься?
Я умру, играя – так мне хочется, во всяком случае… Актеры не уходят сами – актеров уносят из театра.
Ольга Александровна, женщин обычно не спрашивают о возрасте, но все ведь знают, что скоро у вас – юбилей.
Я не чувствую старости. Я умею радоваться жизни. Я очень люблю людей, которых, несмотря на возраст, стариками назвать нельзя.
Что вы больше всего цените в людях?
Оригинальность, ум и дар острого слова!

Автор: Елена БУРЦЕВА
Сайт: Аргументы И Факты
Статья: Сталин предложил мне вместе отпраздновать день рождения

НАРОДНАЯ артистка России Ольга Аросева более полувека служит в Московском театре сатиры. Однако всенародную популярность ей принесло кино(фильмы Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля» и «Старики-разбойники») и, конечно же, телевизионный «Кабачок «13 стульев». Но Ольга Александровна может «похвастать» не только любовью зрителей, среди которых были и сильные мира сего, но и дружбой с выдающимися людьми своего времени. Андрей Миронов, Анатолий Папанов, Татьяна Пельтцер… Впрочем, у человека, которому выпало необыкновенное детство, и не могло быть неинтересной судьбы.
«В парке я пела и просила милостыню»
— КОГДА я родилась, папа назвал меня Варварой, но мама потребовала изменить имя. Так, пробыв всего три дня Варей, я стала Ольгой. Поскольку отец был дипломатическим работником, мое раннее детство прошло за границей. Первый год своей жизни я провела в Париже, где отец работал первым секретарем посольства. Потом папа был послом в Швеции, и это время мне чуть-чуть запомнилось. Когда отца назначили послом в Чехословакию, я была уже более взрослой и очень хорошо помню жизнь в Праге.
Мы жили в очень красивом особняке — вилла Терезы, который существует и сейчас. Я довольно часто езжу в Карловы Вары и всегда захожу в этот особняк. Меня очень приветливо принимают сегодняшние хозяева, и я беспрепятственно брожу по комнатам, по своей бывшей спальне, в общем, тону в воспоминаниях. Очень приятно осматривать дворик особняка — он почти не изменился. Магнолии, статуи — все как и в моем детстве, время словно не затронуло их. Там есть скульптура святой Терезы, которая когда-то пострадала от моих детских игр, — мы играли в индейцев, и я попала камнем прямо по носу этой скульптуре, в итоге кусочек носа откололся.
В очередной свой приезд я решила посмотреть: сохранился ли тот дефект у скульптуры, и обнаружила его. Воспоминания — очень серьезная вещь, все время удивляюсь: как это память хранит все до мельчайших подробностей? И в то же время воспоминания — очень тяжелая вещь, потому что, заново переживая давние события с точки зрения взрослого человека, переосмысливая поступки родителей или свои, понимаешь, что многих вещей ты не сделал бы, вдруг осознаешь, насколько наивными были родители. Сегодня, когда история расставила все по своим местам, я очень сильно удивляюсь той чистоте и наивности людей…
С Прагой у меня связано очень много впечатлений: первое посещение театра, который произвел на меня неизгладимое впечатление. Именно там я посмотрела «Трехгрошовую оперу». Именно в Праге у меня были первые попытки актерства, я не упускала ни одного случая выступить на посольских вечерах — на немецком языке пела арию Полли Пичем, даже костюмы себе мастерила!
Однажды мы с подружкой, следуя фабуле «Трехгрошовой оперы», одевшись на манер нищих, пошли в городской парк просить милостыню. Для нас это была игра и ничего больше, а наутро разразился скандал, потому что в газетах написали, что дочь советского посла стоит в парке, поет и просит милостыню. Отец был в неописуемом ужасе от моего поступка.
В Праге я пошла в немецкую школу. Там тоже было море впечатлений. Например, меня очень сильно удивляло, что перед уроками все дети вставали и молились на немецком языке: «Боже, дай мне, чтобы я не ленилась и хорошо училась». Советским детям сказали, чтобы мы не вставали и не молились, и предупредили об этом учителей. Первые два дня я молиться не вставала и краснела как рак от смущения, потому что все на меня косились. А потом начала вставать и вместе со всеми читала молитву. Правда, папе об этом не сказала, боялась его реакции, но и комфортной обстановкой в классе тоже дорожила. Вот и пришлось идти на невинный обман.
А еще у нас была нянька, шведка по национальности, которая тайком водила меня с сестрами в церковь. Помню, она повела нас на конфирмацию в католическую церковь. Уже в России у нас была русская няня, которая тоже тайком приобщала нас к церкви. Однажды вышел курьезный случай: я рассказывала отцу выученный с няней стих про бога-творца, где последние строки были такими: «Его на работу творец послал, уж день золотой настал». Слово «бог» в стихе не произносилось, но и так было понятно, кто подразумевается под словом «творец». И вот мой папа, убежденный коммунист, спрашивает меня: «И кто же этот творец? Кого ты имела в виду?» Нянька с перепугу говорит: «Товарища Сталина, конечно!» Я оценила ее юмор и стала хохотать. Папе же было совсем невесело.
В Россию мы переехали в 1933 году и поселились в знаменитом Доме на набережной. В квартире у нас бывали многие известные люди: Ромен Роллан, Немирович-Данченко, Борис Ливанов, и мне нравилось наблюдать за ними. Тогда мне запомнилась моя встреча со Сталиным. Конечно, я не понимала, что он какой-то очень особенный, вождь и все такое. В моем детском сознании он остался как добрый взрослый.
Дело происходило на авиационном параде в Тушине, куда отец взял нас с сестрой. Я сразу узнала некоторых взрослых из товарищей папы, рядом стояли Ворошилов, Каганович, Андреев. За спинами взрослых мне не было видно, что происходило на поле, и вдруг слышу голос с сильным кавказским акцентом: «Что же это вы такие большие встали и не даете маленьким девочкам посмотреть? Это дочки Аросева?» Люди расступились, а к нам шел невысокий мужчина в солдатской шинели и фуражке — это и был Сталин.
Он взял меня и сестру за руки и провел в первый ряд. Сталин много шутил с нами, потом подарил мне букет цветов, который ему вручила парашютистка. У Сталина, видимо, в тот день было хорошее настроение, он охотно разговаривал, называл меня, девятилетнюю девочку, на «вы», а в довершение этого, узнав, что я родилась 21 декабря, сказал, что у нас с ним день рождения в один день, и предложил отпраздновать вместе. Самое смешное в том, что я не забыла о его приглашении, и, когда наступило 21 декабря, ничего не сказав отцу, купила красивый цветок в горшке, красиво его упаковала и отправилась в Кремль. У ворот меня, естественно, остановила охрана и на мои объяснения, что я пришла к Иосифу Виссарионовичу, страшно переполошилась, начала куда-то звонить. Потом с улыбкой мне объяснили, что товарищ Сталин очень занят и не может встретиться со мной, но подарок они ему передадут.
До 1937 года мы с сестрами учились в немецкой школе на Кропоткинской, там было много детей иностранных коммунистов, политиков, о родителях у нас не принято было говорить. К 37-му году все чаще стали арестовывать родителей наших однокашников, вскоре арестовали и моего отца, и мне все казалось, что произошла ошибка и отец скоро вернется. Мы стали жить с мамой, так как ее не тронули, ведь она не жила до этого с нами, а с папой находилась в разводе. После ареста папы из школы на Кропоткинской пришлось уйти. А через два года мне предложили вступить в комсомол, но я должна была отречься от отца. Я сказала, что отрекаться от папы не буду, и в комсомол не вступила. Много раз мне предлагали поменять фамилию, взять псевдоним, но я отказывалась от этого, и поэтому долгое время мне не давали никаких званий.
— После школы вы пошли в цирковое училище…
— Несмотря на то что цирк мне нравился, я всегда хотела стать актрисой. Но тогда в театральный брали только после десятого класса, а у меня не было полного образования. Вот я и пошла в цирковое училище, отучилась там два курса, параллельно закончила экстерном среднюю школу и поступила в театральное.
О «Кабачке», Брежневе и театре
— МНОГИЕ люди узнали вас благодаря телевидению. «Кабачок «13 стульев» был очень популярен. Говорят, почитателем и покровителем этой программы был сам Брежнев.
— Брежнев и правда любил «Кабачок», говорят, даже давал распоряжение тогдашнему руководителю телевидения Лапину, чтобы он не вмешивался в нашу программу. Однажды я заболела, и два «Кабачка» вышли без меня. Так Лапин прибежал, начал кричать и спрашивать о причинах моего отсутствия. В конце сказал: «Пусть быстрей выздоравливает. Вы знаете, кто о ней спрашивал?!» Всем стало понятно, что звонили сверху.
Нам в «Кабачок» письма приходили мешками, настолько мы были популярны. Надо сказать, что нас воспринимали не как актеров, а как реальных людей. Если мы снимали миниатюру о том, что мне негде отдыхать, через несколько дней приходили письма с предложениями: «Пани Моника! Приезжайте к нам, мы вам такой отдых организуем!» И путевки в санаторий готовы были выслать, и номера в гостиницах организовать. Если разыгрывалась сцена, что я не могу купить дамскую сумку, мне тут же слали письма с предложением сумок в подарок.
Правда, приходили и нахальные послания: «Вы в каждом «Кабачке» одеты в новые наряды, а так как у нас с вами схожие фигуры, пришлите мне несколько ваших платьев, ведь у вас их много!» Ну не станешь же каждому объяснять, что для каждой новой серии «Кабачка» мы бегали по всей Москве в поисках красивой вещи, занимали шляпки и сумки у подруг. Нам же никто ничего не шил, и наряды были исключительно нашей головной болью.
— А руку и сердце почитатели не предлагали?
— Постоянно предлагали, и не только руку и сердце, но и деньги, и постель, у кого на что хватало фантазии, но я не люблю это обсуждать.
— Вы много лет работаете в Театре сатиры. Как вы в него попали?
— В Театре сатиры я работаю уже больше пятидесяти лет. Если быть точной — 55 лет. Поступила я туда в 1950 году, театр тогда располагался на площади Маяковского, где потом был «Современник». Здание было очень маленьким, в гримерках даже окон не было!
У нас собралась труппа замечательных актеров, каждый из которых сам по себе был величиной. Валентин Плучек сначала пришел в театр как режиссер, а уже потом стал художественным руководителем нашего театра. У меня были разные периоды в театре, случались и хорошие, и тяжелые времена. Когда произошла ссора с Плучеком, я мало играла, а премьерами и вовсе не была избалована. Но я не жалуюсь и считаю, что моя жизнь сложилась хорошо, потому что Театр сатиры был моим призванием. Мне свойственен комедийный жанр, и я в этом жанре работаю до сих пор.
Театр много раз резко менялся и внешне, и территориально, и внутренне. Менялись темы спектаклей, поскольку менялась сама страна, а значит, изменялся и юмор. Сейчас очень востребована сатира, да и работать стало проще. Ведь раньше, прежде чем поставить что-то в театре, советовались и заседали так много, что каждая реплика артиста стояла на учете.
Сегодня Театром сатиры руководит Александр Анатольевич Ширвиндт. Я считаю, что он очень подходит нашему театру по своему собственному мироощущению. Этот человек соткан из самоиронии, из насмешки. Он открыт для новых авторов, которые могут показать современную жизнь. Интересно наблюдать и за изменениями актерского состава. Моего поколения уже почти не осталось, пришло много талантливых молодых актеров. Правда, они воспитаны в других традициях, очень легко относятся к служению театру. Не хочу старчески брюзжать, но приведу пример.
Андрей Миронов был очень благополучным и обеспеченным человеком, очень популярным, много снимался в кино, но его отношение к театру всегда было особым, трепетным. Несмотря на свою «звездность», Андрей не был пижоном, он был трудягой, с утра до ночи мог репетировать один эпизод. Сейчас же на первом месте стоят телевидение и сериалы, а театр уже потом. Я и сама была популярна на телевидении, но в целом я не очень хорошо к нему отношусь. Уж очень много негатива у нас показывают, включаешь телевизор и натыкаешься на драки, убийства, жестокость. Всего этого и в жизни с головой хватает, а тут еще и с экрана добавляют.
— Вы производите впечатление человека жизнерадостного. Это врожденное качество или вы его в себе воспитали?
— Меня так в детстве воспитывали, да и от Бога я, видимо, получила веселый нрав. Конечно, и сама стараюсь не унывать. Пессимистом быть очень невыгодно. Есть такая пословица: «Пессимист страдает дважды. Первый раз — когда ожидает плохого события и второй — когда оно случается». Полностью с этим согласна. Да и потом, надо самому учиться радоваться жизни и получать от каждого мгновения удовольствие. Вкусно покушал, приятно пообщался с другом или хорошо сложился рабочий день — радуйся! Жизнь состоит из мелочей, вот им-то и надо радоваться. Нельзя завидовать успеху других. На зависть ты потратишь свое здоровье и время, а на свои успехи душевных сил уже не останется.
— Люди творческих профессий, как правило, очень суеверны. К вам это относится?
— Да, я тоже суеверна. У меня есть свои собственные приметы, с которыми я считаюсь. Очень верны приметы насчет одежды перед выступлением. Если наденешь вещь наизнанку или упадет парик, обязательно случится какое-нибудь недоразумение на сцене. Очень доверяю своему внутреннему голосу и сразу чувствую, когда в зале сидит кто-то из тех, кто меня не любит. Мне сразу становится трудно играть.
У меня есть любимые числа — 7, 13 и 21. Все, что связано с этими числами, у меня получается легко и хорошо, а вот число 8 для меня плохое, несчастливое. Случаются вещи, которые сложно объяснить, но они раз за разом происходят и становятся закономерностью. Например, у нас в театре шла пьеса «Самоубийца», где на протяжении всего спектакля на сцене стоял гроб. Все смерти в нашем театре, причем не только актеров, но и членов их семей, происходили именно тогда, когда мы играли «Самоубийцу». Может, это просто совпадения… Я верю в характеристики знаков зодиака, которые дают астрологи. Правда, газетным астрологическим прогнозам доверяю мало.
— Женщинам всегда интересно знать, как за собой ухаживают знаменитые актрисы. У вас есть секреты красоты?
— У меня только один секрет — я ничего специально для красоты не делаю. Никогда не ходила к косметологам, да и кремом для лица пользуюсь только по необходимости, чтобы кожа не слишком сохла от воздействия грима. Никаких масок и массажей для лица я не делаю, просто стараюсь больше отдыхать. Чистый воздух и сон — вот что нужно для красоты.
— Почему вы предпочитаете жить за городом?
— Здесь воздух чистый, и я хорошо себя чувствую. Когда я приезжаю в город, сразу устаю от атмосферы и грязного воздуха. У меня начинает болеть голова. Мне же нравится выйти на крыльцо и увидеть деревья и цветы, а не кучу машин и вечно спешащих куда-то людей. Да и потом — у меня собака, которой тоже лучше живется за городом. Я сама сажаю цветы и даже овощи выращиваю. Яблони вот сама посадила и радуюсь, когда они зацветают, а потом появляются душистые плоды — такая радость! Разве может быть что-нибудь лучше такой жизни?

Автор: Андрей Ванденко
Сайт: Итоги
Статья: Как сыграть старушку

"В дом к Ахматовой меня привела Фаина Раневская и стала подталкивать: "Прочти что-нибудь, ты же актриса". Наверное, от отчаяния и чрезмерного волнения я вдруг ляпнула: "Ты жива еще, моя старушка..." - вспоминает Ольга Аросева
Огромная фотография Ольги Аросевой со словами "Спасибо за поздравления!" появилась на фасаде Театра сатиры с месяц назад. Даже не намек, а предупреждение: не пропустите, 21 декабря народной артистке России исполняется 80 лет. По такому случаю состоится юбилейный вечер, после которого Ольга Александровна вернется к прежним занятиям: продолжит играть в комедии "Как пришить старушку" и репетировать роль в новом спектакле "Ни сантима меньше!!".
- И как же, Ольга Александровна, пришить старушку? Поделитесь секретом на правах ее хорошей знакомой.
- Трудная задачка! С бабулькой уже десять лет справиться не могут. Все выходит на сцену и выходит...
- Живучая попалась?
- Тема больно актуальна. Пересказывать сюжет комедии - занятие неблагодарное, замечу лишь: моя героиня побеждает задумавших убийство молодых людей не хитростью, а добротой. Сейчас вокруг столько злости, нетерпимости, но, оказывается, и нормальные человеческие чувства не умерли. Их на время заслонил поток хлынувшей из всех щелей грязи.
- Вы похожи с Памелой Кронки?
- Хотела бы походить на нее, но зачем мне комплименты в свой адрес отвешивать? Пусть другие судят. По крайней мере пришить себя не дам, это точно.
- Попытки были?
- Разве только со мною? Жизнь норовит каждого ущипнуть, зажать в узком месте, оттереть в сторону. Надо уметь защищаться.
- Вас научили?
- Дожила ведь каким-то образом до восьмидесяти лет! При этом все нехорошее, несправедливое, что выпадало на долю страны, коснулось и меня лично. Хотя поначалу жизнь моя напоминала сказку. Первые девять лет провела за границей, где папа работал дипломатом. В Москву из Праги мы вернулись в 1935 году, поселились в знаменитом Доме на набережной, в нашей квартире бывали Немирович-Данченко, Таиров, Ливанов, другие знаменитости - актеры, режиссеры, писатели. И Ромен Роллан для меня не имя на корешке книги, а седой согбенный старик с чудными светлыми глазами, останавливавшийся у нас. Я училась в немецкой школе на Кропоткинской, среди ее воспитанников был, к примеру, Маркус Вольф, будущий глава "Штази", восточногерманской разведки. Мы звали его Мишей. А потом моего папу арестовали. Точнее, он сам пошел к наркому Ежову, которого знал с юности по Казани. С Лубянки отец домой уже не возвратился... Я приехала из пионерского лагеря, а меня не пускают на порог квартиры. Потом все-таки вытребовала велосипед, он стоял в холле у лифта. Открывший дверь вахтер чуть с ума не сошел от страха, трясся и шептал: "Забирай и уходи поскорее, уходи..."
- Больше никогда не бывали в своей квартире?
- Там в последние годы жил Арчил Гомиашвили, мне не хотелось к нему идти. Почему-то казалось оскорбительным, что в наших комнатах поселился такой человек. Словно девальвация, подмена произошла. На другого квартиранта отреагировала бы спокойнее, но не на этого Остапа Бендера. Впрочем, его уже нет в живых, не стоит беспокоить душу покойника.
- Одного усопшего все же упомяну - Иосифа Сталина. Ирония судьбы: родиться в один день с человеком, перевернувшим жизнь твоей семьи...
- Знаете, я дату не выбирала. Хотя могла, поскольку появилась на свет в полночь, под бой часов. Папа сначала назвал меня Варварой и зарегистрировал двадцать вторым декабря, а потом мама вышла из роддома и потребовала переписать метрику. Так я стала Ольгой, рожденной днем раньше. Когда впоследствии родители развелись, это давало мне дополнительные плюсы. Сначала праздновала с мамой, а потом отправлялась к отцу. И удовольствие двойное, и подарков больше.
Сталина же я видела в июне 35-го на авиационном празднике в Тушине, куда папа водил меня с сестрой. Вождь заметил нас в толпе и пригласил в первый ряд - вместе наблюдать за парадом. Много шутил, подарил мне букет цветов. Видимо, был в настроении, называл меня, девятилетнюю девочку, на "вы", а потом, узнав дату моего рождения, предложил отпраздновать этот день вместе. Смешно, но я полгода помнила о приглашении, 21 декабря, ничего не сказав отцу, купила красивый цветок в горшке, упаковала его и отправилась в Кремль. У ворот была остановлена охраной, страшно перепуганной моими объяснениями. Люди бросились куда-то звонить, что-то уточнять. Потом с улыбкой сообщили: товарищ Сталин очень занят, встретиться не сможет, но за подарок благодарит.
- Добрый дядя был.
- Судя по всему, да... Гибели отца ему не простила. Я ведь папина дочка. Даже характер унаследовала - твердый, если не сказать, упрямый. После двух девочек отец мечтал о сыне, но родилась я. Вот и воспитывал в мужском духе.
- Похоже, удалось. Не каждый в 14 лет решится ответить отказом на предложение вступить в комсомол.
- Цена членского билета - отречение от папы. Не могла его предать. Как не сдала и Николая Акимова, взявшего меня в Ленинградский театр комедии. Николая Павловича обвинили в космополитизме, труппа покорно молчала, лишь мы с Борисом Смирновым посмели не согласиться. Решила не оставаться в Питере и вернулась в Москву. С тех пор в "Сатире". Более полувека. На старости лет даже диплом о высшем образовании получила. Я ведь в театральном училище недоучилась, после трех курсов ушла играть к Акимову. А на днях вручили диплом о заочном окончании Вахтанговской школы. В качестве подарка к юбилею.
- Красный?
- Синий. Видимо, без отличия. И на том спасибо! До недавнего времени единственным документом, подтверждающим, что хоть какой-то курс прослушала до конца, были права водителя троллейбуса. Рязанов заставил пойти в школу при троллейбусном парке, иначе не разрешал снимать финальный эпизод картины "Берегись автомобиля". Помните? Я за рулем, а Смоктуновский к стеклу прилип...
Никогда не рвалась к званиям и орденам. Долго не становилась заслуженной артисткой, хотя Театр комедии еще в 1947 году направлял соответствующее представление. Всякий раз находились причины, никто вслух не говорил, что дело в репрессированном отце. Звание дали лишь в 75-м. Когда получила народную, сейчас и не вспомню. Кажется, тоже к какому-то юбилею. То ли моему, то ли театра. Понимаете, у меня другие ценности в жизни. Любила интересные роли, хорошую погоду, вкусную еду, ценила успех у зрителей, дорожила верными товарищами и компанией для преферанса. Ни разу не щеголяла с наградами перед публикой. Хотя когда-то это было модно. Не забуду Аллу Тарасову в роскошной чернобурке и с орденом Ленина...
- Наверное, не только это помните?
- Безусловно! Живу в двадцать первом веке, но могу рассказать о встречах с людьми из девятнадцатого. Да, соприкоснулась с той культурой, и Анна Ахматова для меня не столько классик изящной словесности, сколько живой, реальный человек. Вижу ее, разговаривающую низким голосом, грузную, тяжело ступающую в мужских ботах сорок пятого размера...
- Вы ведь Анне Андреевне даже стихи читали?
- Не те, что она ждала... К Ахматовой меня привела Фаина Раневская и стала подталкивать: "Прочти, ты же актриса". От отчаяния и чрезмерного волнения я вдруг ляпнула: "Ты жива еще, моя старушка..."
- И здесь старушка!
- Ну да... После первых строк поняла, что несу, и остановилась на полуслове. Лица у собравшихся вытянулись. В повисшей тишине Фаина Георгиевна беспомощно произнесла: "А ведь у нее мама такая замечательная, по-французски говорит..." Раневская хорошо знала маму, работавшую секретарем-референтом у Полины Жемчужиной, жены Вячеслава Молотова. В общем, мне ничего не оставалось, как попытаться загладить вину. Что-то пролепетала и принялась читать ахматовские стихи про красный тюльпан в петлице. Анна Андреевна в ответ даже стала объяснять, какой смысл вкладывала в это стихотворение.
- Больше вы не виделись?
- Однажды встретились на Литейном. Был дикий гололед, и я решила догнать Ахматову, чтобы помочь перейти дорогу. Взяла ее под руку и хотела срезать угол. Анна Андреевна сказала: "Нет, Оленька, там никогда не хожу. Видите газеты на стендах? В них прочла о смерти Блока, о постановлении ЦК в мою честь... Все самые скверные новости узнавала на том углу". Мы обошли его стороной и распрощались. Это была наша последняя встреча. Но остались воспоминания. Понимаете, перед вами осколок, свидетель ушедшей эпохи. Мне посчастливилось застать тот прежний, мерцающий Серебряным веком Петербург. Актер Александринки Александр Мгебров показывал салфетку со строчками Блока: "Я послал тебе черную розу в бокале золотого, как небо, аи..." Этот стих посвящался жене Александра Авельевича. Видела лавровый венок из чистого золота, подаренный Николаем Романовым, императором российским, трагику Юрию Юрьеву.
А возьмите актеров, с которыми я играла в кино, - Леонов, Смоктуновский, Папанов, Евстигнеев, Никулин... Какую из сегодняшних так называемых звезд поставите рядом? Нет равных по масштабу личности или силе таланта! Возможно, чего-то не знаю и ошибаюсь, но вряд ли.
- Когда в последний раз в синематограф выбирались?
- Давно. Новое меня не слишком интересует. Хватает старого, пережитого.
- Человеческие отношения с партнерами вне съемочной площадки сохраняли?
- Смоктуновский парнем был хорошим, хотя и странным. А может, прикидывался таковым. Дескать, не от мира сего. "Не помешаю, Оленька, если присяду рядышком?" Отвечала: "Да пошел ты, Кеша, в жопу! Отстань!" Он лишь глазки к небу поднимал: "Ой, спасибо большое!" Играл человек, нравилось ему... Мы до последних дней перезванивались.
Никулин как-то помог от радикулита избавиться. Слегла капитально, Юрочка сначала ежедневно травил анекдоты по телефону, рассчитывая смехом поднять с постели, потом понял, что толку нет, и порекомендовал знакомого китайца. Тот иголками вылечил.
Леонов - прекрасный товарищ, теплый, уютный. А Папанов весь состоял из крайностей, мог разораться так, что тушите свет... На правой руке у Толи был вытатуирован якорь, который он перед спектаклями старательно закрашивал. А однажды забыл. И вот играют "Вишневый сад". Папанов в роли Гаева, Миронов - Лопахина. Андрюша заметил татуировку и тихо сказал: "Вы из блатных?" В зале ничего не услышали, но стоявшие на сцене легли пластом от хохота. Да, времена стояли такие, что лишь смех спасал...
Спору нет, вспоминать былое приятно, хотя, с другой стороны, страшно, что обо всех товарищах приходится говорить в прошедшем времени. Не так давно возникла идея возродить "Кабачок "13 стульев". А с кем, спрашивается? Большинство актеров, задействованных в том проекте, ушли туда, откуда не возвращаются. Кстати, узнала, что все выпуски "Кабачка" изданы на DVD. Люди охотно покупают, а нам, оставшимся в живых, никто не подумал заплатить хотя бы копейку. Вот где пиратство в чистом виде!
- Предполагали когда-нибудь, что "Стулья" продержатся пятнадцать лет?
- Нет, пластинка неожиданно оказалась долгоиграющей. Сначала миниатюры писали Ардов, Ленч, другие наши авторы, потом Саша Белявский перевел пару польских текстов - и пошло-поехало. Внутри "Кабачка" стали складываться актерские пары, герои обрастали биографиями.
- Миронова с Папановым в свою компанию никогда не звали?
- Андрюша вел пару выпусков, а Толя считался кондовым, не изящным и, как сказали бы сейчас, не вписывался в формат.
- А вам соскочить с этой иглы никогда не хотелось?
- Зачем? Во-первых, привыкла, втянулась, во-вторых, популярность бешеная, хотя кое-кто и шипел в спину: "Дешевая слава!" В-третьих, деньги платили не последние. Сто восемнадцать рублей за передачу. Приличная сумма по советским временам!
- Пани Монику срисовали с кого-нибудь из знакомых?
- Не поверите, с родной мамы!
- С потомка польских шляхтичей?
- Да, она окончила институт благородных девиц, говорила по-французски, обожала романы, напевала романсы и при этом была жутко любопытна, старалась влезть во все дела, ничего в них не понимая. Зато красиво рассуждала. Однажды, помню, заявила: "Знаешь, Оля, в Москву едет Жиль Мок!" А я понятия не имела, кто он такой. Оказалось, французский профсоюзный деятель. Ну что за радость маме от этого Жиля? Нет, ей все было надо! Готовить не умела, но безапелляционно раздавала советы: "Не забудь добавить соус сабайон и бульденеж!" На просьбу объяснить, что это, отвечала: "Не помню, но очень вкусно!"
"Кабачка" мама не видела, но здесь, в театре, бывала регулярно, хотя я просила приходить пореже. Во время спектакля мама начинала приставать к соседям: "Посмотрите на Аросеву, а теперь взгляните на мой профиль. Видите, одно лицо. Дочь!" Зрителям надоедало это слушать, они требовали унять дамочку. Я умоляла маму вести себя потише, но в следующий раз история повторялась...
- Как считаете, пани Монике в сегодняшней жизни место нашлось бы?
- Она вечна! Такие люди были, есть и будут. Хотя мода, конечно, меняется. Когда-то кумирами служили поэты, собиравшие Политехнический, затем пришел черед бардов. Сегодня настало время попсы. На мой взгляд, это падение вкусов и нравов. Впрочем, подобные слова можно адресовать не только эстраде, но и всей культуре. А возьмите политику...
- Вы, кстати, на последние выборы в Мосгордуму ходили?
- Была в отъезде, так что имею алиби. Но вообще-то, если честно, энтузиазм в последнее время упал.
- А как же старушка? Пессимизм ей не вреден?
- Поживет! И зрителям хорошо, и мне работа. Есть мечта: умереть на сцене. Но на тот свет пока не тороплюсь, так что, даст бог, еще поиграем!

Автор: Артур Соломонов
Сайт: Известия
Статья: ГОВОРЯТ, ЧТО У МЕНЯ ПЛОХОЙ ХАРАКТЕР. Я ТАК НЕ СЧИТАЮ

- Рассказывал ли вам отец о своем участии в революции 1917 года?
- Конечно. Он был начальником штаба Вооруженных сил в Москве в период революции. Он воспитывал нас в революционном духе, очень верил в революцию. Но потом сам пострадал от своих убеждений. Очевидно, разочаровался и был репрессирован в 1938 году.
- В какой форме вас просили отречься от отца - врага народа?
-Нужно было в комсомол вступать, и меня предупредили, что на собрании мне нужно будет отречься от отца. Я сказала, что этого делать не буду.
- Но ваша сестра выполнила это требование. Осуждаете ее?
- По молодости лет я ее осуждала. Но с возрастом я стала с большим пониманием относиться к ее поступку. У нее не было другого выхода, она уже была в комсомоле, и ее грозили исключить, если она не отречется от отца.
- Вы склонны помнить обиды или прощать их?
- Я стараюсь отодвинуть обиды: я написала книгу, в которой ни слова не сказала о своих обидчиках. Конечно, обиды существуют в памяти, но разжигать себя на невыполнимые мщения считаю занятием бессмысленным.
- Вы не мстительны?
- Я следую завету Божьему: Мне отмщение, и аз воздам. Он сам наказывает людей, которые делают зло. Таков закон, что человек за любую подлость должен нести наказание.
- Ваше отношение к вере изменилось в течение жизни?
- Я не могу сказать, что я фанатик, но я верующий человек.
- Что способствовало возникновению веры?
- Ну это вопрос сложный. Не могу же я вам сказать: Я сидела у окна, пролетела птичка, и тут я поняла: Бог есть. Это было такого-то числа, такого-то года (смеется). Такой конкретный ответ вы хотите услышать?
- Я имел в виду - в советское время это произошло или тогда, когда вера и религия стали популярными.
- С детства.
- Какое детское впечатление осталось в вашей памяти самым ярким?
- В детстве - все яркое. К старости гораздо лучше помнишь детство, чем недавние события и события взрослой жизни. Я очень хорошо помню свое первое посещение театра. Мне было пять лет, это было в Вене. Я помню все: как выглядели актеры, мизансцены. Мне мои сестры говорили: Это мы тебе все рассказывали, а теперь тебе просто кажется, что ты все это помнишь. А я действительно помню все - ложу, где мы сидели, как называлась пьеса, и все-все мелочи.
- Как получилось, что ваш первый спектакль вы посмотрели в столице Австрии?
- Отец был послом в Чехословакии, и иногда по воскресеньям мы ездили в Вену. От Праги до Вены всего четыре часа езды на автомобиле.
- Вы тогда, в венском театре, решили стать актрисой?
- Нет, я и раньше знала, что буду актрисой, с самого юного, младенческого возраста. У меня никогда других мечтаний не было.
- Потом порой жалели о своем выборе?
- Нельзя сказать, что так безоблачно прошла моя жизнь. Но о своем выборе я не жалела никогда.
- Вы только что вернулись из Петербурга, где в рамках вашего предстоящего юбилея играли спектакль. Как встретил вас город, в котором вы начинали работать актрисой?
- Театр комедии, где я начинала, очень живо откликнулся на мой приезд. Мне подарили автопортрет моего учителя Николая Акимова, который долгие годы руководил Театром комедии. А директор театрального музея подарил мне эскиз к моему портрету, который сделал Акимов. Я этот портрет поместила на юбилейной программке. Петербургская публика стоя аплодировала, было много цветов. Петербург первым отметил мой юбилей - так и должно быть, ведь именно в этом городе я начинала свою творческую жизнь. Вернее, я не юбилей отмечала, поскольку раньше времени юбилей отмечать плохая примета, а другую дату - шестьдесят лет назад я поступила в Театр комедии. А на мой настоящий юбилей Театр комедии приедет поздравлять меня в Москве 21 декабря.
- Николай Акимов, наверное, оказал на вас самое сильное влияние.
- Николай Акимов обладал разносторонними достоинствами, но в первую очередь он был художник. Я благодарна, что он меня взял в театр, и я с ним проработала пять лет.
- Кто столь же существенную роль сыграл в вашей жизни?
- Мой первый педагог - Готовцев Владимир Васильевич, мхатовский актер. Поскольку тогда еще не было Школы-студии МХАТ, я училась в Московском городском театральном училище, где все педагоги были мхатовскими актерами. Владимир Васильевич был замечательный человек. Мы учились во время войны, и у некоторых студентов на занятиях случались голодные обмороки. Он замечал, что кто-то из студентов слабел, и приглашал его к себе домой. Он говорил: У тебя не идет роль, приходи ко мне, порепетируем. И дома кормил. Он был так заботлив с нами, так нежен, что мы называли его мамуля. Все училище его так называло. Потом я уехала в Ленинград, и моим учителем стал Николай Акимов. Потом вернулась в Москву, и учителем стал Валентин Плучек.
- Вы у Плучека сыграли меньше, чем могли бы сыграть.
- Нет. Я играла все, что мне нужно было играть. Конечно, всегда хочется больше, чем имеешь. У нас с Плучеком были разные периоды в отношениях: мы были в ссоре, потом мирились. Все-таки пятьдесят лет мы с ним вместе проработали, а такое длительное время отношения не могут быть безоблачными. Но я всегда его уважала и считала большим художником. А характер у него, наверное, был плохой. Как и у меня.
- Вы пытались изменить свой характер?
- Ну я-то его плохим не считаю, но некоторые так говорят (смеется). Но я не задаюсь такими вопросами - какой у меня характер.
- Вы не склонны к саморефлексии, углубленному самоанализу или просто не хотите об этом говорить?
- И то, и другое.
- О чем вы чаще всего думаете, оставаясь в одиночестве?
- Я не очень часто остаюсь в одиночестве, поэтому когда такое случается, я сплю и отдыхаю.
- Вы так недовольно морщитесь, когда я задаю вам вопросы. На какой вопрос вам было бы интересно ответить самой?
- Сейчас - ни на какой. Я устала, через пять минут начнется генеральная репетиция, через день юбилей, а сейчас я только приехала из Петербурга.

Сайт: Аргументы И Факты
Статья: Космический полет пани Моники

Вся кругленькая!
СОЛНЕЧНЫМ морозным днем 22 декабря 1925 года, пробиваясь сквозь людской поток на Тверской, еще не переименованной в улицу Горького, стремительно двигался человек в расстегнутой шубе, без шапки. Испуганная его необычным видом, случайно встреченная знакомая спросила:
— Что случилось?
Он, не останавливаясь, на ходу прокричал ей:
— У меня родилась дочка! — и через несколько шагов из толпы, обернувшись, крикнул еще: — Вся кругленькая! Глазки кругленькие! Ножки кругленькие! Голова кругленькая!
Новорожденной была я — третья, младшая дочка в семье. Человек без шапки на главной московской улице в морозный полдень был мой отец, Александр Яковлевич Аросев, известный большевик, один из руководителей Московского революционного восстания в 1917-м; потом крупный советский дипломат, полномочный представитель СССР в Литве, Латвии, Швеции, Чехословакии.
На радостях и второпях отец записал меня Варварой Александровной Аросевой, рожденной 22 декабря. Оказалось — все не так, а главное — совсем не так, как хотела моя мама. Лишь несколько дней прожила я Варварой. Мама вышла из родильного дома и переписала меня Ольгой, назвав собственным именем.
И появилась я на свет не 22-го, а 21 декабря, когда часы еще не кончили свои полночные двенадцать ударов. Так что рождение мое произошло между 21-м и 22 декабря и между двумя резко отличными знаками Стрельца и Козерога, что и определило в дальнейшем контрасты и противоречия моего характера.
Впоследствии две даты рождения мне пригодились, потому что родители мои разошлись и стали жить врозь. Отец нас, девочек, маме не отдал. Оставил с собой. Двадцать первого декабря я ходила отмечать день рождения к маме. А 22-го справляла праздник дома, с папой.
Родители зачали меня в Париже, в знаменитом посольском особняке на Рю де Гренель. В Москву мама ездила лишь рожать. Потом отца назначили послом в Швецию. Из Стокгольма — по внезапной, безумной любви к другому человеку — мама от отца и уехала. Кругом виноватая, требовать и ставить условия она не могла. Отец сам захотел воспитывать нас. И первые свои шаги по земле я сделала в Швеции.
Друг Вяча
СЕМЬИ Аросевых и Молотовых связывали давние отношения. Отцом Вячеслава Михайловича был судовладелец Скрябин. Отец моего отца — купец 1-й гильдии Яков Михайлович — тоже был не из бедных. Странно и страшно разделила революция семью Аросевых. Мать, Мария Августовна, латышка по национальности, восторженно приняла русскую революцию. Когда в 1905 году казаки разгоняли нагайками рабочую демонстрацию, Мария Августовна вместе с мальчиками — сыном Сашей, моим будущим отцом, и Вячей, закадычным другом сына, — открыли ворота в сад, спускавшийся прямо к Волге, чтобы демонстранты могли бежать. А дед ворота злобно закрывал от шпаны. Так что в 1918 году белые расстреляли Марию Августовну не только за то, что ее сын стал известным революционером, но и за собственные бабушкины революционные взгляды.
Все годы учебы в казанском реальном училище Молотов прожил в семье Аросевых. Кажется, они с отцом и сидели за одной партой. И вместе организовали в Казани первую ячейку РСДРП из четверых мальчиков-подростков. В классе, на уроке, их обоих и арестовали. Начались ссылки, побеги, для отца — долгие годы эмиграции.
Когда мы с папой приезжали в гости на дачу Молотова, Жемчужина встречала нас на ступенях большого, с террасами, с цветными стеклами, двухэтажного дома.
Из-за спины матери выглядывало робкое, улыбающееся лицо молотовской дочери Светланы — моей сверстницы и подружки, с которой я продружила целую жизнь, до ранней ее смерти.
В отличие от матери Светка была не грациозной, а даже чуть-чуть асимметричной. Ее всегда все обижали, особенно то ли дети, то ли внуки жившего по соседству Калинина. Дождавшись моего очередного приезда, она тихо на них жаловалась. Я немедленно отправлялась к зеленому забору и вызывала: А ну, калиныши, выходите драться! И всегда их побивала.
Цветы для Сталина
В 1935 ГОДУ состоялась моя историческая встреча со Сталиным на авиационном параде в Тушине. Мы с сестрой Еленой и отец находились то ли прямо на поле, то ли во временном павильоне для почетных гостей. Я узнала стоявших рядом Ворошилова, Андреева, Кагановича, тогдашнего первого секретаря комсомола Косарева. Я ничего не могла рассмотреть из-за их спин. Да еще июльское солнце било в глаза.
Вдруг рядом раздался голос с сильным восточным акцентом: Что же вы, большие, встали, а маленьким девочкам ничего не видно? Чьи это девочки? Аросева?
Человек в солдатской шинели и фуражке защитного цвета шел сквозь толпу. Легко двигался в тесноте, потому что люди перед ним немедленно расступались. Мы с сестрой узнали Сталина. Он взял меня и Лену за руки и повел в первый ряд зрителей. Поле и небо открылись, и стало все прекрасно видно. Мы смотрели и разговаривали. Сталин был насмешливо-церемонен, называл меня, девятилетнюю, на вы. Подарил мне букет, который поднесла ему спрыгнувшая с самолетного крыла парашютистка.
Пока мы стояли на летном поле и разговаривали, выяснилось, что родились мы с вождем в один день — 21 декабря. Сталин пошутил, что мы, следовательно, ровесники и будем праздновать ближайший день рождения вместе. Я приняла приглашение всерьез. И 21 декабря, не сказавши дома ни слова, на сэкономленные деньги купила огромную голубую гортензию в горшке, попросила завернуть покрасивей в несколько слоев бумаги, так как стояли сильные морозы, и отправилась в Кремль. Решила пройти через ближние от Дома на набережной кремлевские ворота. Немедленно выскочила из будки охрана и выхватила у меня из рук пухлый сверток с гортензией.
— Куда? К кому? Зачем? Что в бумаге?
— К Иосифу Виссарионовичу, — ответила я. — Он меня пригласил. У нас общий день рождения. Мы ровесники.
А они все мнут сверток, срывают бумагу, тыкают чем-то острым в горшок. Того гляди, сломают мою прекрасную гортензию. Я закричала, и они кричат. Наконец, что-то уразумев из моих воплей, старший охранник побежал дозваниваться и вернулся успокоенный, улыбающийся. Сказал, что Иосиф Виссарионович очень благодарит, но извиняется, так как принять меня не может — сильно занят. А цветок охрана пообещала передать.
В июне 1937 года отец позвонил Молотову:
— Вяча, я прошу тебя сказать, что мне делать?
Молотов повесил трубку.
Отец снова набрал номер.
— Вяча, прошу тебя… Ответь, что мне делать? Говори… Я же слышу твое дыхание…
Трубка снова была повешена.
Так повторялось несколько раз, но отец продолжал взывать в пустоту:
— Вячеслав, скажи мне серьезно — что делать?
И на какой-то звонок Молотов наконец отозвался. Произнес только два слова:
— Устраивай детей.
Отец отошел от телефона и сказал:
— Это все.
Стрелял и смеялся
О ВОЙНЕ я узнала на спектакле-утреннике Горьковского драматического театра.
Кончился первый акт, и вдруг на сцену перед занавесом вышел какой-то человек и сказал, что началась война. И все ушли из театра. Я почему-то побежала на Арбат. По репродукторам передавали речь Молотова. Он говорил, заикаясь. Я узнала голос. Молотов при сильном волнении всегда заикался.
Еще июнь не миновал, как старшая моя сестра Наташа ушла на войну добровольцем. Лену, которая в то лето окончила школу, отправили на трудовой фронт. А я, хоть и была только восьмиклассницей и паспорта еще не имела, увязалась за ней.
Нас, московских девчонок, отвезли в деревню Жуковка Орловской области. Днем рыли окопы — бесконечные, уходившие как бы в никуда, за горизонт. И вот наступил день, и я увидела первого в своей жизни немца-фашиста.
Возвращаясь колонной домой, в деревню, все заметили, как в раскаленном, без облаков, летнем небе появился самолет. Маленький, открытый, копия нашего У-2, он несся прямо в лоб колонне, очень быстро и очень низко над землей. Сначала мы даже и не поняли, что самолет немецкий, — так было знойно и мирно в полях на равнине. И жаворонки так беззаботно пели. Чей это самолет, мы поняли, лишь разглядев кресты на крыльях. Взрослый дядька, наш начальник, диким голосом закричал: Ложись! И все бросились в горячую пыль на дороге, а кто-то бежал в поля. Я осталась стоять. Загляделась на летчика.
Он летел так низко, что я его рассмотрела. Коричневый кожаный шлем. Молодое загорелое лицо. Светлые глаза. Белые зубы. Он мне очень понравился.
Он тоже видел нас, не мог не видеть, что идут девочки, дети. Фонтанчики пыли перечеркнули дорогу прямо у моих ног. Он стрелял в нас из своего пулемета и смеялся. Тогда он никого не убил. Но я запомнила его на всю жизнь. Как он стрелял в нас и как смеялся.
Седьмого ноября 1941 года с трибуны Мавзолея на военном параде Сталин произнес речь. То, что состоялся в осажденной Москве, под низким и серым нелетным небом, под белым снегопадом этот уникальный парад, и само выступление недоступного, таинственного, жившего в кремлевских, «поднебесных» сферах вождя произвели незабываемое впечатление. Сталин и говорил как-то особенно, непохоже на себя, известного, знакомого миллионам: говорил, как человек, доступный боли, усталости, тревоге. Говорил глухо, негромко, доверительно и одновременно — мужественно и строго. Голос его словно стал ниже регистром. И было понятно, как он взволнован. Для каждого из нас оказалось бесконечно важным то, что он не уехал, остается в Москве, как все, подвергаясь опасности.
Долгонько разбирались…
ВСЮ свою жизнь я верила, что отец невиновен. Писала в инстанции. Ждала… А потом получила справку о реабилитации — стандартную, какую давали всем: Реабилитирован посмертно ввиду отсутствия состава преступления.
И тогда я написала Молотову: Уважаемый Вячеслав Михайлович! Вам небезынтересно будет узнать, что ваш школьный друг ни в чем не виноват. Оля Аросева.
Полина Жемчужина отозвалась немедленно по получении письма. Разыскала меня, позвонила, сказала: Приезжай, я пошлю машину.
В прихожей Полина Семеновна обняла меня и долго не выпускала из объятий. А потом появился он. Совсем не изменившийся, коренастый, в костюме и жилетке, курносый, бледный, в пенсне, с любезной улыбкой опытного дипломата и с тем же закрытым, нейтральным выражением, которое я помнила с детства. Губы улыбались, но улыбка ничего не меняла в бесстрастном этом лице.
Поздоровались. Прошли в огромную столовую, где уже был накрыт богатый стол. Молотов заговорил, как прежде, окая, чуть заикаясь: Вот, прочел… Да… да… Отсутствие состава преступления… 1937-й… Долгонько, долгонько разбирались… И больше ничего не сказал. Ни стыда, ни неловкости, ни сочувствия не было в его словах. Прокомментировал бумагу задумчиво, чуть иронично, и только…
Мала-мала крутишь…
С СЕРЕДИНЫ 50-х годов начались мои театральные странствия. Я вообще люблю ездить, видеть новые города, земли, новых людей. В 1955 году бригада актеров Театра сатиры отправилась на целину.
Освоение казахстанской степи тогда только начиналось, и то, что мы увидели, совсем не походило на фанфарные газетные публикации о целине. Поразили громадность расстояний, полное безлюдье, пустынность пространств, над которыми сияло раскаленное солнце.
Счастьем было, когда за целый день езды, плутания по бездорожью вдруг на низенькой лошади появлялся какой-нибудь совсем первобытный казах. С трудом объяснив, что в какой уж раз мы заблудились, слышали один и тот же ответ: Мала-мала крутишь, к вечеру дома будешь…
Приезжаем в один совхоз. Палатки и бараки-времянки в совершенно голой степи. Давно не видевшие ни одного нового человека комсомольцы-добровольцы кидаются к нам, как к посланцам небес. Оторванные от цивилизации, без радио, без газет, грязные, потому что воды в совхозе даже на питье не хватает, они жадно спрашивают о Москве, о том, что происходит в мире. В этом совхозе, где не только воды, но и еды не было, на каких-то подмостках, сколоченных из привозных досок, мы сыграли чудесным ребятам «Свадьбу с приданым» и Свадебное путешествие — наш гастрольный репертуар. Голодные, как и они, мы пели и танцевали. Кулис не было. Мы соскакивали с подмостков, обегали площадку и в ожидании своего выхода сидели под сценой.
В другом совхозе, промерзнув до костей на степном ветру, отогревались тем, что пили одеколон Красный мак. Ели черт знает что. Сухой кисель — ложками, потому что снова не было воды. Жевали лавровый лист без хлеба. Ощущение было такое, что, ничего не приготовив, завезли молодых ребят и бросили посреди пустыни. А ребята, несмотря ни на что, делают свое святое дело. Как они не хотели нас от себя отпускать! И какими счастливыми, нужными чувствовали мы себя.
Кабачок 13 стульев
УТОЛЕНИЕМ моей любви к путешествиям, встречам с новыми городами и новыми людьми стал телевизионный Кабачок 13 стульев. С Кабачка начался космический полет моей пани Моники и мой собственный.
Кабачок — это пятнадцать лет моей жизни, а пани Моника — вовсе не роль, но живая, любимая, важная участница моей собственной судьбы. Пани Моника дала мне много счастья, и актерского, и человеческого. Дала славу, деньги, волнующее ощущение того, что тебя любят люди. Еще одну профессию — не только театральной, но эстрадной актрисы. Благодаря ей в поездках со сценками — миниатюрами из Кабачка — с нежным, тонким моим партнером и другом Борей Рунге я узнала и почувствовала Россию. Ведь театр, даже такой большой, просторный, как Театр сатиры, — это всего-навсего 1200 человек в зале. А благодаря телевидению, выступлениям на концертной эстраде в самых дальних и глухих углах ты чувствуешь, что тебя любит целая страна. Тебя узнают и приветствуют на улице, хотят сделать тебе приятное или хотя бы сказать доброе, благодарное слово.
Пятнадцатилетний срок существования передачи не имел аналогов не только в нашем, отечественном, но и в мировом телевидении. Американцы, которые очень любят статистику, специально приезжали из своей Америки изучать феномен Кабачка. Интересовались, сколько электричества расходуют москвичи вечерами, когда идет передача. Оказалось, что расход был наивысший, потому что вся Москва, да, верно, и Россия, усаживалась у экранов. В Одессе, например, когда транслировали Кабачок, пустели любимые одесситами театры. По трансляции из Львова нас смотрела Польша. Каждая официальная польская делегация, приезжая в Москву, обязательно появлялась в нашем Театре сатиры, чтобы увидеть «живыми» пана Директора, или пана Профессора или мою пани Монику. Польское правительство присвоило нам звание заслуженных деятелей польской культуры. И было это в те годы, когда к советским русским, не прощая многих обид и унижений, поляки относились холодно-настороженно.
Счастливое время Кабачка совпало для меня с очень тяжелым, почти трагическим периодом в театре: я поссорилась с Плучеком, и десять лет он не давал мне ни одной новой роли.
Кабачок спасал меня в долгие годы невостребованности, ненужности в театре. Я не чувствовала себя одинокой. Душу успокаивала и лечила любовь людей. Пани Моника становилась все более самостоятельной, реально существующей для зрителя и живой.
Письма писали ей, пани Монике. В гости — куда-нибудь на море, в Геленджик или в Евпаторию, на золотой песочек — приглашали ее, а не меня. Писали на телевидение Пани Монике, обещая хорошо, душевно принять, напоить и накормить. Мешки писем приходили со всех концов страны. Ей объяснялись в любви. У нее просили совета и помощи.
Моя Моника была старше других посетительниц Кабачка. И вот рядом с ними, молоденькими и хорошенькими, мне захотелось сыграть женщину, для которой возраст не имеет значения, очаровательно своевольную, избалованную и беспечную, чуть строптивую, сохранившую в себе прелесть детскости и женское обаяние, элегантную и все еще привлекательную для мужчин.
У нас в стране жизнь так трудна, что женщина до срока становится старухой. Но, бывая за границей, я обожаю смотреть на пожилых дам — как они сидят в своих специальных кафе, как изящно держат чашечку рукой в перчатке. И пьют чай или кофе, и беседуют, никуда не спеша, такие ухоженные, причесанные, наманикюренные, все еще красивые и изящные. Я это очень люблю, когда возраст над женской прелестью не властен.
Мне хотелось сыграть пани не нынешнюю, а чуть-чуть прошедшего времени. Я видела таких и в Варшаве, и в Берлине, и в Прибалтике. Сама я верю, что наступит наконец и у нас в стране время, когда люди начнут заново жить в старости — путешествовать, отдыхать на экзотических курортах на заслуженную и достойную их многолетнего труда пенсию, наслаждаться сокровищами мирового искусства, как это давно делают их сверстники в европейских странах и в Америке.
Почему прекратился Кабачок? Потому что кончились чудесные тексты. Видимо, юмористические журналы восточноевропейских стран, достигнув наивысшей точки своего творческого развития, пошли на спад. Кроме того, в Польше начались известные события — движение Солидарность, забастовки докеров в Гданьске; было объявлено о чрезвычайном положении в Варшаве и т. д. На телевидении весьма определенно нам намекнули, что веселый Кабачок с панами, пани и паненками сегодня совсем некстати. Он прекратился, а зрители никак не могли понять, куда и по какой причине исчез Кабачок, словно веселая, звонкая птичка, подстреленная на лету. Люди еще долго писали на телевидение письма в тщетных попытках вернуть, возродить его.
Любить людей — дело трудное
Я ЖИВУ в небольшой двухкомнатной квартире на Красноармейской улице. Друзья уговаривают ее поменять, увеличить в размере. Но я думаю: зачем? Моя семья — это я сама и нечасто собирающиеся под моей крышей друзья. Детей у меня нет, есть любимые племянники. Чем могу, стараюсь им помочь. Я люблю, чтобы в доме было чисто и просторно, чтобы меня окружали немногие удобные, привычные вещи. И книги — только избранные и любимые. Люблю растворенные настежь окна…
Я несколько раз была замужем и всегда по-хорошему расставалась со своими мужьями. Подруги и сестры считали, что я не дождалась достойного избранника. Не знаю, может, и вправду мои мужья были слабее меня. Но они мне нравились. Все до единого обладали прекрасной мужской внешностью и мужским благородством. Некрасивых, невзрачных я не любила. А ума мне хватало собственного. Уходя, я никогда ничего от своих мужчин не брала. И потому наши дружеские отношения продолжались или возобновлялись, как только притуплялась острота расставания.
Мне очень долго не давали почетного звания. В графе «образование» у меня стоял прочерк, так как училище я оставила за два года до окончания. Следовательно, указание на профессию отсутствовало, а рядом значится, что я — народная артистка России. И тогда, в молодости, и теперь все это мало меня волновало. Наверное, потому что я достаточно сильный и независимый человек.
Я не чувствую старости и очень люблю людей, которых, несмотря на возраст, никак не назовешь стариками. Мне многое до сих пор интересно в жизни.
Считаю для себя законом не обижать людей больше того, чем они заслуживают, и никогда не обижать нижестоящих. Считаю также, что помогать, пользуясь своим именем и известностью, надо не тогда, когда тебя об этом попросят — просить человеку вообще очень трудно, но гораздо раньше, как только увидишь человеческое несчастье и нужду.
Не прощаю одного — предательства, к несчастью, на собственном опыте узнав, что это такое. В силу сложных обстоятельств театральной работы иногда вынуждена общаться и с предателями, но все равно помню о том, кто есть кто.
В себе самой не люблю несдержанности, резкости по пустякам, своего ядовитого языка. Хотя всегда говорю прямо в лоб, ни в коем случае не за спиной и не за глаза. Резкости свои объясняю не только генами, подарившими мне трудный характер, но и тем, что, рано начав жить самостоятельно, чего-то недобрала в воспитании. Тем более восхищаюсь воспитанными и выдержанными людьми. И не очень говорливыми тоже.
Любить людей — дело трудное. Но ведь никто не сказал, что любовь — только удовольствие, это еще и тяжкое испытание. И дай мне Бог выдержать его.

Снималась в фильмах:
• Драгоценные зерна (1948)
• Великая сила (1949)
• Мы с вами где-то встречались... (1954)
• Гость с Кубани (1955)
• Урок жизни (1955)
• Безумный день (1956)
• Это начиналось так... (1956)
• Девушка без адреса (1957)
• Аннушка (1959)
• Яблоко раздора (1962)
• Короткие истории (1963)
• Все для вас (1964)
• Берегись автомобиля (1966) ...Люба
• В городе С. (1966)
• Не самый удачный день (1966)
• Встречи на рассвете (1968)
• Интервенция (1968)
• Трембита (1968)
• Жди меня, Анна (1969)
• Кабачок "13 стульев" (1969) ...пани Моника
• Взрыв замедленного действия (1970)
• Два дня чудес (1970)
• Переступи порог (1970)
• Старики-разбойники (1971)
• Шельменко-денщик (1971)
• Невероятные приключения итальянцев в России (1973)
o DVD
• Предел желаний (1982)
• Графиня (1991)
• Твоя воля, господи! (1993)
• Старые песни о главном 2 (1997)
• Афинские вечера (2000) ...Анна Павловна Растопчина
Озвучивала мультфильмы:
• Кот-рыболов (1964)
• Неуловимый Фунтик
• Фунтик и сыщики и др.

Изданы книги: Ольга Аросева. Без грима. М.: Центрополиграф, 1999 г.