"Окраина"
| Название фильма: | Окраина |
|
|
| Страна-производитель: | Россия | ||
| Английский: | Окраина | ||
| Жанр: | драма | ||
| Режиссер: | Петр Луцик | ||
| В ролях: | Юрий Дубровин, Николай Олялин, Алексей Ванин, Алексей Пушкин, Римма Маркова | ||
| Год выпуска: | 1998 | ||
| Наша оценка: | 
|
||
| Купить | |||
|
|||||
Сюжет и комментарий
Фильм о приключениях фермеров, у которых отняли землю. Рассерженные мужики отправляются в поисках правды и справедливости с далекой окраины в столицу…
«Окраина — это начало мира, а не его конец», — Иосиф Бродский. Один олигарх прикупил землю на окраине Москвы. Живущие на земле крестьяне сильно осерчали и поехали разбираться: сначала с председателем колхоза, подписавшим бумаги, потом с кооператором, его к этому склонившим, потом с обкомовцем, в обмане участвовавшим; а в итоге добрались до самой Москвы, где, попытавшись договориться с олигархом полюбовно, получили издевательский отказ, и подожгли супостата вместе со всею столицей – один Кремль остался. А сами, прихватив олигархову секретаршу, вернулись к матери-земле и с божьей помощью ее перепахали.
"Окраина" – единственный фильм известного сценариста Петра Луцика, который вместе с Алексеем Саморядовым написал сценарии к "Детям чугунных богов", Лимите", "Гонгоферу" и другим знаковым картинам 90-х. Ни Саморядова, ни Луцика давно нет в живых; "Окраину" Луцик снимал уже без своего постоянного соавтора, хотя по совместно созданному сценарию. Фильм вышел громкий: старательно воспроизведя на экране стиль советского кино тридцатых-сороковых, Луцик принял на себя восторги критиков, употреблявших, говоря об "Окраине" термины вроде "иронический вестерн", "черная комедия", "стеб", и так далее, и тому подобное. Луцик с недоумением отвечал, что снял вполне серьезное кино о тех людях, которые живут на окраине; о них и для них – потому что их жизнь и судьба по сути никого сейчас не интересуют. Между тем, они есть; и готовы драться за то, что у них отнимают в русле вековой крестьянской традиции: в полном смысле слова зубами и когтями. И в этом смысле артист Олялин, вылезший с окровавленным ртом из подвала, где он только что загрыз подлеца, совершенно не выглядит монстром – а лишь борцом за правое дело.
Рецензия на фильм "Окраина"
Петр Луцик: люди уходят, а время стоит на месте
Фильм "Окраина", дебют в режиссуре известного сценариста, работавшего в соавторстве с покойным Алексеем Саморядовым ("Гонгофер", "Дюба-дюба", "Дети чугунных богов", "Лимита"), вызвал много шума. Я встретился с постановщиком после пресс-показа картины в Москве.
— В прошлый раз мы с вами беседовали пять назад, когда еще был жив Леша. Как вам работается одному, без него?
— Нормально. Работаю. Кто не работает, тот всегда не работает, а кто работает, тот всегда работает.
— Даже если половина отпала?
— Послушайте, вам так кажется. У меня ничего не отпало. Все нормально.
— Это правда, что вы сами взялись за постановку потому, что вас не удовлетворяло то, как реализовали ваши сценарии Бахыт Килибаев, Томаш Тот и Денис Евстигнеев?
— Нет. Эта картина была моим долгом, я не мог сделать другой. Про этих людей ведь никто не снимает, и для них никто не снимает. А снимать надо, потому что подавляющее большинство людей живет на окраинах страны. 150 км от Москвы — уже окраина...
— Ну, кое-то снимает. Тот же Евгений Семенович Матвеев, например. Вы знаете, с какой формулировкой кинотавровские критики дали "Окраине" приз? "За плодотворное скрещивание Евгения Матвеева с Евгением Юфитом". А вообще было бы интересно посмотреть, как принимают на самой окраине российской ойкумены кино, которое сделано "про нее и для нее".
— Я понимаю, что вы хотите сказать своей формулировкой. А посмотреть самому интересно...
— Вы согласитесь, если я определю открытый вами жанр, как эпический стеб или стебательский эпос...
— Не соглашусь. Я не люблю слова "стеб", никогда в жизни не стебался, все что делал, делал серьезно. Эпос — да. Но малобюджетный эпос.
— Кстати, сколько денег ушло на картину?
— Спросите у продюсера, он лучше знает.
— Он отвечает: "Меньше, чем вы думаете"
— Какой молодец!
— Понравилось вам быть режиссером?
— Нет. Не люблю руководить другими людьми, мне вполне достаточно себя. Но снимать, видимо, придется, потому что есть идеи, которые хочется осуществить. А кому они нужны, кроме меня?
— Ваш фильм призывают запретить, потому что он-де призывает к "черному переделу". Или к красному — в смысле кровавому...
— Это личное дело тех, кто призывает к запрету. Со своей стороны, я не призываю запретить то, что они пишут...
— Я не верю, что ваш фильм может кого-то поднять на передел, он для этого слишком ироничен, но я своими глазами видел напуганного им человека.
— "Окраина" — нежная поэтическая картина. Как она может напугать?
— Вы называете нежностью то, что ваши герои опускают своих супостатов в ледяную воду, ломают им ребра щипцами и грызут их зубами?
— Они вынуждены так поступать, потому что у них все отняли...
— А почему, по вашему, зрители не ужасаются жестокостям, а смеется?
— У нас вообще кровавый юмор. Помните, в "Беге" Хлудов гооворит: если через десять минут бронепоезд с офицерами не пройдет на станцию, начальника станции повесить, а коменданта расстрелять. И когда поезд проходит, начальник бежит рядом и целует броню. И это безумно смешно, потому человека должны были убить, а не убили. Не знаю, будут ли в этот момент смеяться англичане, а русские будут.
— В таком случае Иосиф Джугашвили был чисто русским человеком. Есть юмор висельника, а у него был юмор вешателя. "Товарищ Орлова, передайте вашему мужу, что мы его повесим..." "За что, товарищ Сталин?" "Как за что? За шею!" Или так: "Товарищ Сталин, у Орджоникидзе головокружение от успехов. Что делать?" "Как что? Открутите ему голову в обратную сторону!". В "Окраине, кстати, много броских фраз, как бы претендующих на то, чтобы войти в фольклор. Например, где Олялин с окровавленным ртом вылезает из погреба и говорит: "Не люблю обкомовцев..."
— Великая подсознательная мечта всех режиссеров — снять фильм, равный "Чапаеву" или "Белому солнцу пустыни", которые просто растащены на реплики...
— Есть у вас склонность к простым, как кирпич, фразам. "Солнце светило ярко. Люди шли на работу".
— "Солнце светило ярко гагаринской улыбкой". Это не в моем сценарии, но это гениально.
— В "Окраине" вы воспроизводите эстетику старосоветского кино...
— По-моему, смешно называть его советским. Люди, которые его делали, выросли в старой России, и в этих фильмах есть культура, которая потом ушла. Меня всегда это страшно трогало и поражало. В них есть какие-то корни, и я пытался понять, можем ли мы делать такое же "корневое" кино.
— Почему вы думаете, что нравившееся в 1936 году будет нравиться и сейчас?
— Потому что ничего не изменилось. Это мы говорим, что время уходит. Хасиды говорят иначе: "Люди уходят, а время стоит на месте". Я это чувствую. Ничего не происходит. Все нормально. Женщинам две тысячи лет назад нравились украшения, а мужчинам власть — и сейчас нравятся.
— "Корневое кино", оно же сермяжное и посконное, сказали бы ваши критики. Но я не скажу, потому что в нем есть сторонний взгляд. Одного из ваших героев зовут Василий Иванович, что уже останняет ситуацию.
— А я очень люблю фильм "Чапаев". Наверно, по наследству. Моя мама смотрела его раз тридцать, не меньше.
— А главного злодея, сидящего в Москве на самой верхотуре нефтяного магната, который купил у председателя колхоза всю крестьянскую землю, играет Виктор Степанов. В сочинском зале сразу прошел шепоток: "Виктор Степанович..."
— Ну не я же давал Степанову имя и фамилию!!!
— Почему вы снимаете своих персонажей так, как тогда снимали кулаков и вредителей — погружая кадр в полумрак, затеняя лица так, что кожа начинает походить на древесную кору...
— Кулаков-то как раз и жалко. Хорошие были люди. Может я про них и снял картину...
— Когда председателя окунают в прорубь — это комбинированная съемка?
— Натурная. Но единственный, кто в ней пострадал — это я, когда упал в воду.
— Выходит, вы обрашались с актерами так же, как их персонажи со своими врагами? Но это чисто советский способ добиться реалистичности.
— Конечно. И я этим горжусь.
— Мир фильмов 30-х годов был раздвоен. У "наших" была олна мораль, у "них" — другая. А у ваших этика одна. Злодеи принимают то, что заслужили, со стоическим, вернее эпическим спокойствием.
— А куда им деваться? Да у нас и не очень принято колыхаться. Сидишь и думаешь: "Ну, блин, попался". И молчишь. У нас люди не крикливые.
— Ваш верховный злодей похож на только на ЧВС, но и на Кощея Бессмертного. Сидит высоко, и девушка у него в терему...
— Черт его знает. Они делали свое дело, а тут барышня попалась. Ну, вывезли ее из огня.
— И что с ней сделали?
— Загрызли и съели. Что вы за вопросы задаете?
— Нормальные вопросы. Я вообще девушками интересуюсь.
— Ладно, хотел я эту девушку привезти в деревню. Чудовищные вышли кадры, я их выкинул. Да я много чего повыкидывал. Первая сборка фильма шла три с половиной часа. Помните, что сказал Иван Грозный, отрубив первую голову? Он сказал: "М-мало!". И я резал и приговаривал: "М-мало.". Вот вам русский юмор...
— Сцена, где Олялин раздевается и лезет в подвал грызть обкомовца, напоминает сцену из "Епифанских шлюзов", где палач, "огромный хам , в одних штанах на пуговице и без рубашки" кричит Бертрану Перри: "Скидавай портки!", а потом обещает управиться с ним без топора.
— Впервые слышу. Я у Платонова прочел всего два рассказа. У него тяжелый язык. Я и Чехова-то читать не могу — устаю через полстраницы. А что касается сходства, то однажды нас позвала Алла Пугачева писать сценарий. одно — чтобы Мы придумали историю, а потом Леша купил "Телохранителя" с Кевином Костнером. Мы посмотрели и обалдели — это был один к одному наш сюжет. Настоящие истории носятся в воздухе. Кто схватил — тот и выиграл. Это нормально. А эпизод с подвалом мне привиделся ночью без всякого Платонова.
— Вы по первому призванию технарь?
— Я был страшно башковитый по физике и математике. Поступал в физтех, сдал все на отлично, но не прошел собеседование. Меня спросили, почему я хочу изучать физику моря, а я сказал, что люблю море и хочу плавать. После этого меня с этим экзаменационным листом взяли в институт стали и сплавов. Математику нам предподавал безумный человек, Дмитрий Игоревич Шпаро, который на полюса ходит. Классный был математик. Бегал из Москвы в Запорожье, я с ним тренировался. Как-то за день пробежал 54 километра., странно, что не сдох.
— Писать вы начали в ИСиСе?
— Нет, еще в школе. Четыре года назад был на родине, в Ташкенте, откопал тетрадку 1977. Там такие умные вещи оказались! Человек ведь рано все понимает. Теоретически он знает, что жизнь устроена так-то и так-то. Здесь яма, здесь колючка. Потом идет и падает в эту яму. Вылезает весь в г...., и говорит: "Да я же это знал!". Пока не переживешь, ничему не учишься. Тебя бьют по голове, по зубам, ты сплевываешь крошку с зубов, отхаркиваешься и говоришь: "А я был прав..."
— После института стали и сплавов у вас был трудовой опыт?
— Я работал на прокатных станах, был вальцовшиком. Чудовищная работа. Полчаса работаешь, полчаса у руки трясутся. Выскакивает раскаленная полоса из печи: чуть зазевался — прошьет насквозь. Половина вальцовщиков от этого гибла. А беспалых и безруких никто не считал. В "Детях чугунных богов" ничего этого нет. А вы все в восторге...
— Я — нет. "Окраину" я считаю намного содержательней. А как вы познакомились с Лешей?
— Выходил из ВГИКа, смотрю — нахальная морда, один глаз прищурен. Я не знал, что у него минус сорок четыре... Не помню. Я вообще не знаю, что было вчера.
— Эпическое у вас ощущение жизни: времени нет, сегодня, завтра и вчера — все едино... А можно ли сказать, что от Алексея исходило иррациональное начало, а от вас — рациональное, формообразующее?
— В принципе да. Он был главный, я — помогающий. Я учился у Агишева и Тулякова, но закончил мастерскую Саморядова. Леша знал все. Писал сорок вещей сразу и ничего не мог бы закончить, если б мы не садились вместе и не приводили все это в порядок. А может, и не надо было этого делать. Я ему сто раз говорил — зачем тебе это кино? Сиди себе, пиши... У нас с ним по три "Ники" — а за что? За плохие фильмы? И я снял плохой фильм. Но в нем что-то есть. Я это знаю, хотя понимаю, что еще слаб как режиссер. Я не Грымов, который о себе говорит, что он единственный. Я каждый раз смотрю на него и завидую. Какой, думаю, умный человек — и туфли у него хорошие, и бородка хорошая, и пиджак. У меня вот нет пиджака. Не дорос еще. Мне еще учиться, учиться и учиться...
— Как завещал великий Ленин и учит КПРФ. А в эстетике "Окраины" вы больше работать не будете?
— Я чудовищно устал от этих мужичков. Я про девушек хочу снимать. Чтоб были 144 девушки в фильме, и все красивые...
— Девушки — это прекрсно. Но мужички ваши в поисках того, кто скупил их земли, идут от окраины к центру: деревня, поселок, город, столица, и по мере их продвижения злодеи все крупнеют. По вашему, зло нарастает по мере приближения к столице?
— Не знаю. В Москве те же люди, что и везде, просто здесь безумная жизнь, которая что-то с ними делает.
— Почему у вас такое отношение к Москве?
— Здесь нет художественной среды. В Петербурге вот есть. У них там у всех большая синильная печать на лбу...
— Печать неблизкой смерти...
— Вот-вот. Но среда у них есть. И в Нью-Йорке, и в Лос-Анжелесе есть, я там жил. А тут один на Сатурне, другой на Венере. За сто световых лет. Каждый сам по себе. Мне это обидно. Обидно, что если бы я позвал Валерия Тодоровского посмотреть "Окраину", он бы не пришел. И Месхиев бы не пришел.
— Но вы ведь и не звали.
— Вас я тоже не звал, но вы же пришли. То есть, лично вас звал, говорил: есть такой злобный критик, вы его пригласите...
— Ну, вы тоже не ангельского нрава. А как по-вашему, сейчас хуже, чем раньше? Или все нормально?
— Ненормально. Но не хуже, чем раньше. В 1947 было хуже, в 1941 было хуже, я уже не говорю про 1918, 1919, 1857 или 1812-й. Раньше жизнь вообще ничего не стоила. Цивилизация за одно только билась — чтобы человеческая жизнь чего-то стоила. Правда, не знаю, чем это кончится. Но сейчас хоть на кол не сажают. А это очень больно — на кол сажать....
— Ну, ваши окраинные мужички на кол посадят совершенно спокойно и даже с доброй улыбкой...
— Это они по необходимости.
— Это вы уже говорили. Но я и по необходимости не смогу.
— А вы знаете, что самые страшные люди на земле — это крестьяне? Чеченские крестьяне, которые вели эту войну, русские крестьяне, которые вели гражданскую войну. У людей, которые могут зарезать курицу, свинью и корову — другое отношение к крови. Для них отрезать человеку голову — это нормально. Вчера зарезал свинью, а сегодня критика зарезать — плевое дело.
— Хорошее сопоставление...
— Свинья дороже, я ее щепочкой чесал, грязь с нее счищал, молоком выкармливал. А за землю они вообще глаза выедят. И не в том дело, что в ней нефть или алмазы. За голую землю, на которой ничего и вырасти не может.
— Уж не потому ли у вас в начале фильма потрескавшаяся глинистая почва, и в конце фильма ничего не всходит, только пахота идет?
— Может, поэтому.
— Возможно ли нормальное кино в ненормальном мире?
— Все зависит от людей. Люди делают нормальные условия жизни ненормальными, значит они могут и наоборот.
— А от вего зависят сами люди? Их кто делает — не условия разве?
— Слушайте, да ну вас в баню. Меня кто нибудь спрашивал, хочу ли я родиться вот такой? А вас кто-нибудь спрашивал?!
— А если бы спросили?
— (Смеется) Не знаю. Я бы тоже начал спрашивать: а на каких условиях? Теплые пеленки будут? А трехкомнатная квартира? Но никто ведь не спросил. И вот я живу... воровато озираясь. Кричу, что мне плохо по ночам одному. Или что хорошо. Кого это интересует!
— Выходит, что человек не только умирает в одиночку, но рождается и живет?
— То, что рождается и умирает — с этим все понятно. Что живет в одиночку — вот что обидно...
Текст: Виктор Матизен, Фильм.Ру
