"Мелодия для шарманки"
| Название фильма: | Мелодия для шарманки |
|
|
| Страна-производитель: | Россия — Украина | ||
| Английский: | Мелодия для шарманки | ||
| Жанр: | комедия / семейный | ||
| Режиссер: | Кира Муратова | ||
| В ролях: | Елена Косюк, Роман Бурлака, Нина Русланова, Георгий Делиев, Рената Литвинова, Наталья Бузько, Жан Даниель, Юрий Невгамоный, Филипп Панов | ||
| Год выпуска: | 2008 | ||
| Наша оценка: | |||
| Купить | |||
|
|
|
|||||||||||
Сюжет и комментарий
Брат и сестра, которых после смерти родителей пытаются отправить в разные интернаты. Дети не соглашаются с таким поворотом дел, сбегают, оказываются на улицах, где начинают вести борьбу за выживание.
Безмолвие боли
Независимая газета
Премьера фильма Киры Муратовой «Мелодия для шарманки» состоялась в июне прошлого года на Московском фестивале. Несколькими днями позже исполнительница одной из главных ролей, 12-летняя Лена Костюк, получила Серебряного Георгия за лучшую женскую роль. Сегодня новый фильм Киры Муратовой выходит в прокат.
Алена (Лена Костюк) и Никита (Рома Бурлака) – сводные брат и сестра. После смерти матери их отправили в приют, откуда решили развезти по разным детдомам. Дети не хотят разлучаться и убегают в поисках отцов. Два с половиной часа экранного времени (которое в жизни равно одним суткам) дети путешествуют по рождественской земле, встречая самых разных людей, которые – все без исключения – черствы и бездушны. Калейдоскоп лиц, среди которых много известных – Олег Табаков, Рената Литвинова, Георгий Делиев, Жан Даниель, Наталья Бузько, Нина Русланова, крутясь в завихрениях рождественской метели, постепенно складываются в цельную картину, застывают в сознании брейгелевским полотном, из которого не сразу и вспомнишь детали.
Из «положительных» персонажей здесь лишь бомж-философ (Георгий Делиев), вещающий библейские истины дурным голодным голосом, да юродивая в лохмотьях с вокзала, раздражающая пассажиров скрипучим пением (Нина Русланова). Последняя – это, вероятно, то будущее, что ждет девочку Алену, если ей удастся выжить да не сгинуть по молодости от кинжала пьяного сожителя. Положительными этих персонажей тоже можно назвать лишь условно, их главная добродетель в том, пожалуй, что они явного зла окружающим не делают.
На постсоветском кинематографическом пространстве осталось два режиссера, обладающих собственным неповторимым художественным почерком, – Алексей Герман и Кира Муратова. Почерк Муратовой всегда узнаваем и, хотя он не всегда изыскан, но предельно ясен и разборчив. Ее достаточно извилистые коридоры формы ведут в одну-единственную точку, где прочно гнездится один главный смысл. Этот смысл у нее тоже почти всегда один – катастрофическое несовершенство мира. И при всем том Муратовой совершенно не свойственны назидательность и морализаторство. Она не хочет никого ничему учить, у нее – и это действительно огромная редкость для всякого художника – на первом, на главном месте – боль. Она умеет сделать так, чтобы мы эту боль услышали.
В «Мелодии для шарманки» приемы, с помощью которых режиссер заставляет нас слушать боль, не то что не новы – выйди они из любых других рук – и сразу бы получили эпитет «затасканные». И то правда – казалось бы, что может быть банальнее, чем противопоставить сытое довольство и голодные муки с помощью ярко освещенного квадрата окна, в окне – наряженные дети, стол с яствами, сверкающая елка? А по эту сторону – наши герои с темными кругами вокруг голодных глаз... Старо, как сам кинематограф. Муратова не боится показаться банальной, она вообще ничего никогда не боится, у нее как у настоящего художника есть рецепт: добавь своей, неповторенной и неповторимой интонации – и откроется новая грань старой, как сам кинематограф, мысли. И Муратова добавляет. Она добавляет тишины. Весь мир замолкает, обрушивается в безмолвие, когда дети видят за окном своих наряженных сытых сверстников. Вся сцена проходит в оглушительной тишине. Ни музыки (в остальное время в фильме звучит Земфира), ни скрипа снега, ни детского всхлипа. Мира, кроме как за этим окном, не существует.
Кира Муратова умеет сделать почти невозможное – она знает, как можно заставить полюбить то, что тебя раздражает. Это своего рода игра – она нанизывает одно несовершенство на другое и, пока ты морщишься от тошноты, увенчивает сверху эту пирамиду неожиданной макушкой – и вместо тошноты вдруг появляются слезы. Оба главных героя, детки-сиротки, надо признать, малосимпатичные. Нелепая толстая девочка с неприятными манерами, в нелепом синем пальто, мальчик – капризен и неопрятен в чужой рваной куртке. Разговаривают по-муратовски монотонно, повторяя фразы по нескольку раз, и видит Бог – полюбить их решительно невозможно. Впрочем, у нас так замусорены мозги стараниями адептов «доброго кино», что еще чуть-чуть – и начнем петь с их голоса. Никто не обязан любить. Любить всех способен только Господь Бог. Нам бы научиться жалеть.
Только Муратова не слишком нас обнадеживает – последняя сцена ее рождественской сказки недвусмысленно дает понять, что будущего вообще-то нет. Мальчик Никита, забравшись на чердак и найдя там деревянное корыто, укладывается в него спать. Утром пришедшие на работу в строящийся дом гастарбайтеры находят в корытце детский трупик. Корыто – это ясли. Гастарбайтеры – волхвы. Вместо новорожденного волхвы приветствуют новопреставленного. Тот, кто мог принести миру спасение, умер. Больше ждать нечего.
Екатерина Барабаш
Дырявое сито надежды
Российская Газета
Фильмы Киры Муратовой нужно смотреть снова, как перечитывают роман. Многое, важное, с первого раза не ухватишь.
Фабула проста, как душещипательный романс. Тему замерзающих в Рождество детишек уже пропевали и Гюго в детской версии "Козетты", и Андерсен, и Достоевский, и Диккенс. Муратова отягощает мотив святочностью детей: после смерти брошенной отцами мамы они сбежали, ибо их хотели разлучить, а мальчика отдать в приют для даунов. Здесь от нагромождения детских мучений ком в горле уже не оставит вас никогда.
Но при запредельной сентиментальности фабулы картина лишена сантиментов. Муратова хорошо знает, что такие нагромождения мук напоминают о попрошайках в электричке. И с электрички хладнокровно начинает. И сразу устраивает парад немытых монстров, гротескных близняшек и визгливых колядок, задавая четкую интонацию абсурда застарелого и нескончаемого, который скорее забавен, чем трагичен.
Она игнорирует все типы повествования, кроме линейного. Ей нужны не актеры, а натурщики. И она превращает в натурщиков всех, кого снимает: от детей, топорно повторяющих режиссерский показ, до народного артиста Табакова. При этом Табаков продолжает охотно у нее сниматься. Рената Литвинова играет у нее свои лучшие роли именно потому, что она по природе скорее натурщица, чем актриса.
Муратова любит повторять фразы, словно заело пластинку. Любит снимать одну сцену с разных точек, повторяя ее как для тупых. Она и не обольщается. Не зовет зрителя в единомышленники, не приглашает сочувствовать. Просто швыряет нам пригоршнями образы мира, который ей категорически не нравится. И мы не нравимся тоже. Тоска та же, хотя жизнь в ее фильмах заметно меняется вместе с жизнью вокруг
Нимало не заботясь о зрительском комфорте, она никуда не торопится. Новый фильм длится два с половиной часа. К концу обнаруживаешь, что ты уже забыл о раздражении и что образы этой кунсткамеры теперь укоренились в тебе навсегда. В этой глубине и цепкости проникновения Муратова почти не знает себе равных, а если знает, это будут художники уровня Феллини в кино или Босха в живописи.
Ее антиподов в кино гораздо больше. Их объединяет расчетливость построения фильмов - спонтанная, как у Балабанова, или кокетливая, как у Сокурова. Муратова никаким расчетом не озабочена. Она снимает кино только так, как чувствует. Не терпит логики: ей диктует наитие.
Все фильмы Муратовой словно продолжают одну шарманочную мелодию. Всё со всем рифмуется, всё во всем откликается. Глаза собак, с тоскливой надеждой смотревшие на нас в "Астеническом синдроме", в новой картине аукнутся в глазах никому не нужных детишек. Тоска та же, хотя жизнь в ее фильмах заметно меняется вместе с жизнью вокруг. Теперь вот настала пора тотальной жратвы: за зеркальными стеклами богатых окон люди беззвучно пожирают окорока и торты, покупают ненужный антик, и нищие, копаясь в мусорных баках, рассуждают о грехе "гортанобесия". Необычно много отсылов к церковным обрядам и догмам, цитат из Писания, всегда поданных с нескрываемой издевкой и тут же опровергаемых реальностью. Здесь ни один интерьер, ни одно название улицы не случайны - от стены супермаркета, заклеенной, как ликами, глумливыми физиономиями муратовских актеров, до названия Успенского переулка, куда стремятся и никогда не доберутся маленькие герои. Автор открыто смеется над современниками, которые ударились в святую веру, но от этого стали только карикатурнее. Как старая песня про воробушка-звоночка обещала несбыточное счастье, так и обуявшая всех молитва обещает рай, в который никто не верит. Люди лгут себе и друг другу, привыкли к лжи, ложью живут и ее уже не замечают, как не замечают отравленного воздуха больших городов, - просто потихоньку вырождаются.
И потому Муратова ни к кому не взывает, не надеется пробудить уснувших и не рассчитывает на чье-то действенное сострадание. Она знает, что зритель ее фильма, в жизни изрядно отупевший от нескончаемой лавины негатива, в лучшем случае уронит слезу, но, встретив на улице первого же мальчонку у мусорной кучи, поспешит мимо, а на вопрос-мольбу ответит испуганно: я не знаю, я ничего никогда не знаю. Она понимает - и это понимает уронивший слезу зритель, - что только в сказке про доброго боженьку можно семью хлебами и рыбкой накормить четыре тысячи страждущих, а в жизни кормить себя должно общество. То есть страна чувствующих, думающих, хорошо обученных и дееспособных.
Но в мире, где чувствуют одни, думают другие, а дееспособны третьи, концы с концами не сойдутся никогда. Общества в таком мире не бывает. Сострадание в нем дырявое, как сито. И дети легко засыпают, всеми забытые, под воздушными шариками щедро подаренной им надежды, - навсегда.
Валерий Кичин
Детский ад
Русский Newsweek
Достоевский начал рассказ «Мальчик с ручкой» (своеобразное предисловие к знаменитой святочной истории «Мальчик у Христа на елке») словами: «Дети - странный народ, они снятся и мерещатся». Этот сон и морок вылился на экраны: в ограниченный прокат выходят сразу несколько фильмов об извращенной версии счастливого детства и отрочества. Эстонская экзистенциальная драма «Класс» Ильмара Раага была снята в 2007 году, греческая антиутопия «Клык» Йоргоса Лантимоса и «Мелодия для шарманки» Киры Муратовой - в 2009-м. В этих очень разных фильмах детство - злые годы, когда человек принимает мир на веру, а мир оказывается гораздо страшнее, чем хотелось бы.
Кинематограф вообще - и особенно артхаус - всегда интересовался подростковым насилием, абсурдом семейного послушания, жестокостью взрослой жизни по отношению к детям. Так что такой интерес к детям нельзя назвать новой кинематографической тенденцией. Но это случайное совпадение прокатной политики тем не менее открывает довольно мрачный и разносторонний вид на детский ад. «Класс», который уже не первый год гуляет по разным фестивалям и даже был эстонской заявкой на «Оскар» (хоть и не вошел в шорт-лист), привлечет поклонников телесериала «Школа» Валерии Гай-Германики, где школьные гады чудесные тоже суют свою правду в лицо камере.
«Клык», победитель конкурса «Особый взгляд» прошлогоднего Каннского фестиваля, станет уместной политической аллегорией закрытого общества, живущего по абсурдным правилам. «Мелодия для шарманки», которую можно было увидеть в прошлом году на Московском кинофестивале, предложит жесткий ответ на модные рассуждения о детях-сиротах и подтвердит смутное ощущение общества, что мир, в котором дети недополучают любви, явно болен.
У Киры Муратовой, одной из, может быть, десятка гениальных режиссеров, живущих сегодня на свете, свои отношения со временем. Она заговаривает время, как заговаривают рану. А оно в ответ шипит, мурлычет, трется об ноги, требует внимания.
Все фильмы Муратовой выглядят так, как будто программу новостей транслируют по колбе из кунсткамеры. Уродство укрупняется и сохраняется навечно, гримасы страдания можно рассмотреть во всех подробностях, прогноз погоды плавает в формалине. Из-за саркастичной балаганности Муратовой ее фильмы могут одновременно казаться жутковатым праздником и невыносимым кривлянием, преувеличением и точным портретом времени.
«Мелодия для шарманки» - безжалостный святочный рассказ, вертеп, грубо сколоченный из подручного мусора, но сияющий настоящим сусальным золотом. Это вариации на тему библейского сюжета избиения младенцев: сводные брат с сестрой, Алена и Никита, под Рождество сбегают из приюта и отправляются на поиски своих отцов. Мама умерла, рассчитывать не на кого. Дети блуждают по искривленному, холодному миру, оказываясь то на вокзале, то в супермаркете, то в казино, то на улице перед окнами, за которыми богатые дети наряжают елку. Алена и Никита кружат от одной «живой картины» к другой, натыкаясь на исповедь, отповедь или арию. Все это тем более похоже на сон и морок, что действие периодически пробуксовывает, мир как бы застывает, и тогда мелкие бесы начинают свою мелкую вакханалию. Люди на вокзале кричат, ничего не слушая и не слыша, в свои мобильники. Гламурные, почти босховские уродцы соревнуются, кто украдет в супермаркете больше всего товара. Земфира на саундтреке поет одну и ту же песню, как унылая шарманка. Заколдованный круг, мертвая вода, не вынырнуть.
Все это обставлено театрально-возвышенно, с затхлой предрождественской пышностью. В каком-то интервью Муратова сказала, что увлеклась внешней декоративностью для того, чтобы показать устройство мира, показать, что «в ожерелье бусы надеты на нитку». Ее вселенная - место, где все рычажки выкручены на максимум, где декоративность, громкость, глупость, надежда, наглость, бездомность зашкаливают, и все это для того, чтобы между ними просвечивала простая суровая нитка, на которую нанизаны эти бусины. Жизнь.
В фильме «Клык» - иной вид театральности. Здесь родители всерьез разыгрывают перед взрослеющими детьми многолетнее представление, объясняя, как устроен мир. Мир устроен очень просто: за забором их дома полно опасностей, и там может выжить лишь отец - взрослая особь, у которой уже выпал клык. Если выйдешь за забор - умрешь, так что для детей внешнего мира практически нет, да он им и не нужен. Родители прячут от детей телефон, а по телевизору они смотрят только семейное видео. Необходимую еду отец привозит из города, запуская рыб в бассейн и уверяя, что они там самозарождаются.
А все, что не самозарождается, может родить мать семейства. Все случайно вырвавшиеся слова, которые обозначают «несуществующие» понятия, родители объясняют по-своему: «море» - это вид мебели, «зомби» - желтый цветочек. С точки зрения внешнего наблюдателя правила жизни этой семьи уродливы и абсурдны, но для героев нет никакого внешнего наблюдателя. Они готовы жить так всегда - плавать в бассейне, ходить по траве, изучать анатомический атлас, смотреть домашнее видео, давать семейные концерты, изобретать новые игры, чтобы скрасить медленную скуку вечной середины лета. Но вот система перестает быть замкнутой, в дом приходит человек извне: отец нанимает девушку «для здоровья» сына. Девушка оставляет в доме кассету с настоящим, не самодельным, фильмом, и для одной из сестер это становится чем-то вроде инициации.
Режиссер Йоргос Лантимос говорит, что придумал «Клык», обсуждая с друзьями будущее института семьи. На что может пойти глава семейства, который хочет во что бы то ни стало сохранить семью, сделать так, чтобы дети вечно оставались с родителями? «Клык» - одновременно предупреждение о тупике, в который заводит авторитарность, и эксперимент на живых людях, живодерская антиутопическая сказка, пронизанная солнцем. Пятнадцати-восемнадцатилетние дети в фильме инфантильны и счастливы, они слушаются старших и не оспаривают законы мироздания. История для них еще не началась, а если они и дальше будут слушаться, то и не начнется.
На этом фоне эстонский «Класс» выглядит даже слишком реалистичным. Основанный на той же истории, что и «Слон» Гаса Ван Сэнта, фильм рассказывает о двоих подростках, которые устроили в школе бойню и застрелили своих одноклассников. Но Раага интересует не бойня, а путь, которым герои к ней приходят. Забитый, странноватый старшеклассник, вечный козел отпущения, находит неожиданного защитника среди одноклассников. Теперь изгоев двое, и фильм с какой-то ненасытной яростью летит к закономерному финалу. Режиссер специально расспрашивал эстонских школьников, что могло бы стать последней каплей в противостоянии школьных лузеров и агрессивных лидеров класса. Так что «Класс» основан на нескольких реальных историях, хотя это скорее высокая трагедия, чем подростковый псевдореализм.
Самое ужасное, что объединяет все эти фильмы, - равнодушный, подавляющий, уродливый мир взрослых. Взрослым в лучшем случае все равно, в худшем - они сами же и диктуют правила, которые ломают их детей. Едва ли не самый страшный упырь в «Мелодии для шарманки» - герой Олега Табакова, бизнесмен, который хочет взять с улицы «маленького ангелочка», но ему некогда. Он звонит жене (Рената Литвинова) и вызывает ее к супермаркету за ребенком. Не найдя «ангелочка», Литвинова в костюме феи возносится на лифте, меланхолично интересуясь: «А был ли мальчик?»
Судя по новейшим фильмам о детях и подростках, главная проблема в том, что взрослые вообще не уверены в том, что дети - это тоже люди. Дети - странный народ, они снятся и мерещатся. А когда просыпаешься - уже поздно, уже нет ни мальчиков, ни девочек. Кончились.
Ксения Рождественская
