День за днем солнце неизменно следует по небосклону своим вечным маршрутом.
Рабочие снимают асфальт и заглядывают в разгоряченное Под-Земелье. День сменяется ночью. Асфальт неизменно снимается, бульдозер неизменно деловит, день сменяет ночь, холодная луна — смущенное северное солнце, человечки крикливы, их действия цикличны. За суетой — неизменность сущности данных вещей. Санкт-Петербург.
Тот, кто наблюдает за всем этим из своего окна на третьем, кажется, этаже, и снимает на цифровую камеру, никогда не попытается внедриться в происходящие, как-то повлиять на него. Он выступает безучастным наблюдателем и хранителем (в "цифре") этих коловращений. В "Тише!" он буквально покажет (из своего окна): все течет. Горячая вода в трубах, холодные осадки с небес, потеплевшие на разогретом асфальте ручьи от летнего дождя и безучастное время. Настолько безучастное, что для автора "Тише!" как бы и нет его, времени. И времен для него нет.
Комическое в своей регулярности возобновление починки, по сути, не главное, хотя и сюжетообразующее для "Тише!". Главное, что безуспешно внедряются в почву. Которая никого не притягивает, лишь определяет сюжет. Как в Египте — с одной стороны моря, которым нет края, с другой — Ливийская пустыня, которая не знает пощады. Питер, памятник столь же прошлого уклада, тоже изолирован — тотальным релятивизмом (все для питерских слишком относительно) и чувством принадлежности к некой некогда мощной, в пух и прах обанкротившейся цивилизации. От той цивилизации осталась Теплоцентраль. Она требует хотя бы притворного поддержания. Потому что Цивилизация — превыше всего. Косаковский ведет своего рода репортаж из обанкротившейся цивилизации. "Вид из моего окна" — так называется первая фотография, сделанная в Санкт-Петербурге и ставшая своего рода фирменным знаком кино Косаковского. Во всяком случае, именно с нее начинается каждый его фильм.
В случае с "Тише!" Косаковский сделал ее еще и методом — сняв буквально виды из своего окна в мир. И на мир. Но "Вид из моего окна", кроме метода съемки, стал и художественным методом, обнажением приема, даже методом борьбы. Косаковского столько раз обвиняли в некорректности, неэтичности по отношению к героям и вообще окружающей его действительности, что он явно решил создать идеально действующую модель киномира без авторского вторжения, и сделал это, безусловно, с демонстративностью.
Виктор Косаковский. "Тише!" сделано по принципу, который я называю "принципом карандаша": — у тебя есть карандаш, следовательно, в принципе ты можешь написать "Войну и мир". То, что сделал я, может сделать каждый — технологическая ситуация такова, что ты один можешь снять фильм! [...] Тарковский мечтал о времени, когда, как художник, останется один на один со своим "полотном". И вот оно настало: чтобы сделать фильм, тебе никто не нужен. Кино перешло в сферу внутреннего мира его автора — и все видно в одном кадре, что думает и что чувствует человек... только за счет течения одного кадра. [...] Все фильмы, которые я делал до этого, имели жесткую структуру и вставить какой-то подлинно кинематографический кадр было невозможно — нужно следовать сюжету, продолжать историю. А тут я снимал, потому что нравилось. [...] Потом оказалось, что это фильм. [...] Для меня кино не история, а кадр. Отсюда и длинный кадр: лежат камушки — пошел дождь — камушки стали янтарными — та же яма — общий план — появилась женщина с пакетом на голове — вернулся к камням — лужа. Это и есть весь фильм в масштабе одного кадра. И это ключ к пониманию того, что является на самом деле кинодраматургией: ты не знаешь, что случится в жизни, могло случиться в жизни, прекрасное или ужасное, ты не знаешь, что будет во время съемки и как будет развиваться твой фильм, но ты согласен это принять. [...] Кино для меня не продукт интеллектуальной деятельности. [...] Но я иду на уступки зрителю и делаю обманку — иллюзию сюжета. [...] люди увидят историю дороги, сюжетик о ремонте труб и нечто похожее на кино. И, может быть, почувствуют, что для меня существует приоритет кадра над фабулой, над словом...”
