Описание фильма

Ремейк, однако, в случае Михалкова есть намеренный, сознательный выбор: этот фильм на сравнение мысленное — с оригиналом — и рассчитан. Неужто не нашел Михалков — если б захотел — десяток хороших сценаристов, которые написали бы оригинальный сценарий? Значит, не захотел. Значит, специально так поступил. Ведь фильм Люмета стал для США в своем роде революцией, отправной точкой: он утверждал общечеловеческие, наднациональные и надрасовые ценности; он в числе других, можно сказать, и породил моду в кино на толерантность, политкорректность, права меньшинств — от сексуальных до простого права одного быть несогласным со всеми.
Сравнение михалковского фильма «12» с Люметом неизбежно, но я не буду вас грузить материалом пятидесятилетней давности.
Поэтому только два момента, но очень важных.
12 присяжных мужчин должны вынести единогласное решение: виновен или нет подозреваемый в убийстве отца мальчик (в михалковской версии — чеченский подросток подозревается в убийстве приемного отца, русского офицера). В этом и интрига фильма: пока хотя бы один из присяжных против, решение не может быть принято. У Люмета все 12 присяжных — действительно разные люди. Поэтому их спор выглядит естественным.
Михалков, я думаю, более всего был ошарашен вот каким результатом — он это наверняка понял еще во время съемок, — что в русской версии всем 12 присяжным людям практически не о чем спорить.
Хотя все 12 героев картины, включая самого Михалкова (его роль — бывший офицер спецслужб; ну понятно, а кто же еще?), выпукло, фольклорно, нарочито разные — к разным социальным, культурным и имущественным стратам принадлежат… Все принятые в России деления: западник — патриот, физик — лирик, военный — штатский, жлоб — интеллигент — наличествуют… Только нет щелчка. Нет вот этой искры — как у Люмета, — когда конфликт загорается от одного слова, от одного взгляда, сам собой. У Люмета есть герои примитивные, вроде тупого американского клерка или любителя футбола, который на матч опаздывает из-за этого гребаного заседания, но ты понимаешь, что за свое право пить пиво вечером и смотреть футбол, за свою наивно понимаемую, но верно чувствуемую свободу эти люди будут стоять насмерть. В этом и проявляются их убеждения, принципы — не впрямую, не сразу, а по-человечески, через слова и поступки.
У Михалкова — типы, а не люди. Это какое-то чудовищное ощущение: актеры прекрасные, игра прекрасная — Гафт, Петренко, Маковецкий, сам Михалков, а не веришь им ни черта. Прямо какие-то опросы ВЦИОМ, а не люди. Как будто на экзамене во ВГИК они произносят монологи от лица рабочего класса (Алексей Петренко), или квасного патриота (Сергей Гармаш), или либерала (Сергей Арцибашев), или еврея-юриста (Гафт), или телепродюсера (Александр Стоянов)… А спора нет, нет столкновения разных жизненных позиций и убеждений. Да и откуда им взяться? Ну какие убеждения сегодня могут быть у русского телепродюсера? Я знал одного телепродюсера — не того, на которого намекают в фильме, а другого: он умудрялся в свое время руководить двумя каналами, прямо противоположными по своим политическим позициям. То есть на одном он играл в молодую демократию, а на другом — в крепкую руку — друга шахтеров. Какие убеждения могут быть у директора кладбища («У нас даже на похоронах воруют», — легко признается этот герой)? Какие убеждения сегодня у русского актера (Михаил Ефремов), который сам признается, что спешит в чёс по стране?
В России беда не в том, что одни западники, а другие почвенники, одни патриоты, а другие либералы; беда в том, что у большинства убеждений нет никаких. Вот как интересно икнулся в России люметовский сюжет: все якобы бескомпромиссные русские «убеждения» и «идейность» на поверку — пустышки. Это отмечают и детские психологи (российский ребенок в свои годы знает гораздо больше сверстника из США, но затрудняется с собственным отношением к чему-либо: он не может ответить на вопрос, нравится ему или нет). Им вторят русские социологи, которые говорят, что все эти так называемые опросы общественного мнения в России отражают не мнения, а полную кашу в голове, чтобы не сказать шизофрению: так, наш человек одобряет свободный рынок, открытые границы, возможность заработать, но в качестве любимого типа руководителя называет Сталина и тоскует по тому времени, когда нас «все боялись».
Нет у нас никаких либералов и патриотов — а есть какие-то сумбурные нагромождения цитат из Пушкина, языка партийной печати и образов западной жизни, почерпнутых из рекламы западных товаров.
Все это и в михалковском фильме случайно вылезло: фильм ведь тоже способен проговариваться, как человек.
Когда я это понял — уже после просмотра — странное «недоощущение» от фильма стало вполне объяснимо: 20 лет перемен не сделало наших людей разными, они по-прежнему пока пустые сосуды. И дырявые, потому что все, что заливается внутрь — и хорошего, и плохого, — не задерживаясь, выливается обратно.
Хотел ли такого ощущения Михалков от фильма или нет — но оно именно таково.
Теперь поговорим об идее.
Что случилось в фильме с чеченским мальчиком?
Его судят. И оправдывают.
Конечно, это пропагандистское, идеологическое кино; но как раз за это фильм стоит не ругать, а хвалить. Потому что Михалков показал действительно высший пилотаж кинопропаганды, до которого создателям всей развесистой клюквы типа «Жары» еще ползти и ползти.
Ну что вам еще рассказать? Что с «чеченским вопросом» нужно работать очень тонко — рана только затянулась, полностью не заживет никогда? Что власть в Чеченской республике своеобразная, но без этой власти будет еще хуже? И поэтому именно такие фильмы сейчас и нужны? По-моему, тут все всё понимают.
Но все это не новость. Это мы и так знаем. Михалков впервые сказал другую вещь — принципиально другую.
Там есть такая сцена. Главной уликой против мальчика было то, что соседка слышала крик «Я убью тебя!» — и затем грохот падающего тела. Герой Михалкова произносит в оправдание мальчика потрясающую фразу, самую страшную в фильме и самую главную: «Это русские будут кричать: «Я убью тебя!» А чеченец никогда не будет кричать. Он просто убьет».
Вот есть мы — и есть они, словно говорит в своем фильме Михалков; называйте это менталитетом, привычкой, национальным характером — как угодно, но мы разные и мы НИКОГДА друг друга до конца не поймем. Особый подход поэтому необходим, «кавказский фактор» нужно учитывать, на кое-что закрывать глаза, кое к чему притерпеться — так было в России (Михалков опирается на дореволюционный, имперский вариант управления национальными окраинами).
Крайне важно отметить, что отношение к национальному вопросу в России до сих пор основывалось — хотя и декларативно — на прямо противоположных принципах: интернационализма (в советское время) и общечеловеческих ценностей (последние 20 лет).
Вся наша пропаганда дружбы народов до последнего времени строилась на тезисе из советского фильма «Свинарка и пастух»: в том смысле, что волосы у человека могут быть черные и танцует он лезгинку, но сердце у него такое же, как и у меня, и человек он такой же, как и я.
Не такой же. Другой он человек. Есть непреодолимая разница менталитетов, утверждает Михалков.
Среди присяжных есть один герой — кавказец, московский хирург. И вот когда работяга Гармаш со всей своей самоуверенностью пытается показать, как именно можно ударить ножом снизу вверх, — смешной этот колобок, комичный и стесняющийся своего акцента грузин (Сергей Газаров) сам берет ножик. И в его руках нож начинает выделывать такие пируэты, такие кренделя, что понимаешь: «это» даже не в крови, а в пальцах. В кончиках пальцев. «Это» — врожденное, детский навык, культура целая. «Это» и есть разница менталитетов, а не нос и разрез глаз.
Фильм «12», таким образом, утверждает, и весьма убедительно, что все общечеловеческие ценности — пустой звук, а кровь, менталитет, национальность всегда и во всем оказываются важнее. Забавно, но в фильме Люмета прямо противоположно побеждали как раз другие ценности, наднациональные: в 1957 году еще была наивная вера у человечества, что оно может подняться над ментальными и расовыми различиями. Это ведь было и одним из главных постулатов либерализма.
А в «12», выходящем спустя 50 лет, персонаж, играющий либерала, настолько комичен и незаметен, роль и вид его настолько шутовские, что при фразе актера «Мы — демократические силы», кинозал, я думаю, будет всякий раз сотрясаться от хохота — настолько нелепой кажется эта фраза в михалковском фильме.
Тут тоже, в общем, все понятно, Михалков своих политических взглядов не скрывает, что по-своему даже вызывает уважение. На место либерализма в России предлагается «здоровый» национализм — каждому свой, а наверху над всем этим будет возвышаться государственный: степенный, тучный, царский. Власть вертикальна от Бога, умом Россию не понять, кровь и вера в очередной раз оказались сильнее разума.
Ни чеченский, ни американский, ни русский мальчики в этом действительно не виноваты. Просто мне их очень жалко.
Андрей Архангельский

Пробило ли «12»?
Новая газета

Венецианский фестиваль в России вызвал небывалый истеричный шквал массмедиа: «Ура! Мы ломим!», «Победа!», «Золотой лев!». О собственно победителе Энге Ли, о Брайане де Пальма, увенчанном серебром, либо никак, либо — в проброс.
Теперь спроси любого, подтвердит: Михалков удостоен «Золотого льва». Может, и золотого, но специального, в наградной иерархии — не в числе первых (что не отменяет значения самой награды, и настоящего «Золотого льва» в копилке режиссера за «Ургу»). Впрочем, и неприятелей у Михалкова столько, что, еще не видя фильм, его уже отвергают.
А все потому, что в России кино — больше чем кино, а Михалков — много шире, чем просто кинорежиссер. Между тем вся эта шумиха отлично работает на рекламную кампанию, которая и без того будет проведена не худо-бедно, раз такие киты, как ТРИТЭ, Первый канал и киносеть КАРО — ее заводилы. А фильм-диспут длиной в 153 минуты уже печатается на 450 копиях.
Сам Михалков на сей раз «провинился» лишь в том, что сначала снял картину, затем попал с ней в конкурс престижной «Мостры» и, наконец, получил приз с туманной формулировкой «За совокупность…».
Поэтому отбросим всю эту шумиху — это всего лишь кино. Будем смотреть его, судить, как велел классик, по законам, им самим над собою призванным. Итак, смотрим.
Плакат «Не стреляйте. Здесь женщины и дети». Рядом трупы, пожар, расстрелянные танки, на них обугленные тела солдат. На заднем плане бежит собака, что-то неся в зубах.
Величественный эпиграф: «Не следует искать здесь правду быта. Ощутите истину бытия».
Атака обреченных на смерть солдат посреди радостной майской демонстрации с флажками, полотнищами: «Мир! Труд! Счастье!».
Ясно. Это пролог, решенный в стиле плаката.
Начинается заседание присяжных. В суде ремонт, поэтому судьи из народа заседают в школьном спортзале. Судебный пристав (Александр Адабашьян) запирает их на замок.
После почти восьмилетнего перерыва Никита Михалков осуществил давнюю мечту — сделать не столько ремейк знаменитых «12 разгневанных мужчин» Люмета, сколько поставить фильм по мотивам пьесы Роуза. Сам признается: «Мне не хотелось на экране бла-бла-бла. Когда есть идейка — а давай снимем? Если хочешь говорить, нужно, чтобы люди сумели, могли тебя услышать».
Пьеса Роуза дает возможность: а) социального скрининга общества (конечно, российского, что нам до американцев), б) поединка идей, хаотично проросших в этом обществе. Значит, энциклопедия российской жизни.
12 присяжных рассаживаются вокруг стола. Председательствующий, понятное дело, убеленный сединами артистически подрощенных волос, сам Михалков. Действие картины — словесная битва присяжных. На кону жизнь чеченского юноши (пожизненное заключение смерти подобно). Убил своего отчима, российского офицера, или нет? В паузах этого мучительного разговора — «вылеты» в кошмар чеченской войны (трассирующие пули, маленький чеченский мальчик, прижимающий к себе окровавленного щенка, обгорелая карусель и кафе «Чебурашка», горящий рояль под проливным дождем). И еще лихой танец чеченского мальчика в камере-одиночке — чтобы не замерзнуть.
Всем некогда. По правилам необходимо единогласие. Голосуют «за». «Вонючий чеченский ублюдок виновен в убийстве офицера русской армии. Пусть спасибо скажет, что смертную казнь отменили», — общее мнение формулирует непримиримый шоферюга-«бомбила» (Сергей Гармаш). «Против» — тихий интеллигент с залысинами (Сергей Маковецкий). Он не дает закруглить совещание («А поговорить?», «а тайное голосование?»). Может, за эти секунды, минуты, часы, проведенные в зале, кто-то изменит свое мнение?
От Роуза остались рожки да ножки — фабула. В гриме, деталях — размашистая театральность: нашлепки, залысины, у старого московского еврея (Валентин Гафта) — на голове танец мелкого беса, в портфеле метростроевца (Алексей Петренко) — круг для унитаза и будильник для приема лекарств. Откуда-то прикатилось инвалидное кресло. И само заседание движется театральными рывками. Диалоги равномерно чередуются с большими монологами-дивертисментами. Эти бенефисы (у главных фигурантов заседания) оказываются густо написанными автопортретами героев. Лучшие из них — у Маковецкого и Гармаша.
Девятиминуный рассказ героя Маковецкого в духе Достоевского — как не приняли его изобретение, он опустился. И как спасло его сочувствие… Мораль: внимание даже одного человека способно уберечь от гибели. Водила, доведенный до белого каления, признается в страшном: чуть не довел собственного ребенка до самоубийства. Монолог в жанре трагифарса у Петренко. Его родной дядька пал жертвой игрового автомата. Проигрался, напал на бухгалтерию, требуя должность главного инженера РЭУ и самолет… Хорошо, не посадили. Вывод: не будет русский человек по закону жить. Он живой, закон — мертвый.
У Гафта монолог про папу, оказавшегося в еврейском гетто и влюбившегося в литовскую фашистку. Патриот Гармаша свое тянет: то про еврейские штучки, то про «этих», захвативших все: рынки, гостиницы. И не Москва теперь вовсе, а Баку-Шмаку. Возникает почти цирковой иллюзион: живые люди, воплощенные на экране высококлассными актерами, перманентно превращаются в отвлеченные олицетворения пороков и добродетелей, как в средневековом моралите.
Сразу видно, кому режиссер симпатизирует, даже несмотря на отдельные недостатки. Кого презирает. Неприятен и пуст демократ Арцибашева. Стоянову выпала карикатурная доля в стиле «Городка» — выпуклый шарж на Дмитрия Лесневского (выпускник Гарварда, владелец телеканала вместе с мамой, в расписании дня: деловой обед в ресторане «Пушкин», фото мамы в портмоне). Он — самый беспринципный из заседателей. Четыре раза меняет точку зрения. Мораль: из-за таких «однажды проснемся с зелеными беретами в стране».
Ближе к финалу один из заседателей (Сергей Вержбицкий) вынимает из портфеля очевидные доказательства невиновности обвиняемого. Непонятно: почему не отдал ни следствию, ни суду, ни коллегам-заседателям раньше? Почему голосовал за «виновен»? Но эти нестыковки не слишком бросаются в глаза. Режиссура Михалкова отличается заразительной энергией, пристрастием к деталям, игрой со светом, перепутанностью смешного и драматического. Камера может не приближаться к лицу Маковецкого на его монологе, но кадр построен так, что и на общем плане вы следите только за Маковецким. В других сценах камера летит за воробьем, невесть как очутившимся в спортзале. Лучший из эпизодов — импровизационный следственный эксперимент. Да и храбрость, с которой режиссер бросается в мутную воду современной России в эпоху импотентного нынешнего кино, достойна уважения.
Но отдаться стихии свободного полета режиссерской энергии (которая без всяких спецэффектов и ухищрений увлекала за собой в «Своем среди чужих...», в «Пяти вечерах», в «Неоконченной пьесе…») не удается. С самого начала что-то мешает. Это что-то — доминантная интонация кинодекларации. Кино — Откровения от Михалкова. Или Послания…
Скорее всего, когда режиссер говорит о многослойности фильма, он имеет в виду его евангельскую подоплеку. Сакраментальная значимость цифры 12 не может не подвести к аналогии с двенадцатью апостолами (по-гречески посланниками).
Кстати, тоже социально очерченными: Петр, Андрей и Иаков-старший — рыбаки, Варфоломей — миссионер, Матфей — мытарь, чиновник по сбору налогов...
В Откровении от Михал-кова — портрет российского общества в интерьере новейшего времени. Посланники всех социальных слоев: метростроевец (Петренко), шофер (Гармаш), директор телеканала (Стоянов), директор кладбища, демократ (Арцыбашев), отставной офицер, художник-любитель (Михалков), артист (Ефремов), хирург (Газаров), пенсионер (Гафт), коммунист (Мадянов)… Есть русские, чеченцы, грузин, еврей, украинец. Залетный Воробей — 13-й апостол, посланный самим Богом, по идее Михалкова,— не допустить непоправимого. Он и не допустит.
Этот «месседж» призван в душах зрителей отделить свет от тьмы. Чуть ли не каждая сцена, монолог имеют свои нравоучительный посыл и вывод-мораль. Монологи сопровождает симфоническая музыка широкого дыхания, сочиненная Артемьевым.
В фильме-проповеди авторы наставляют на добро. Быть ответственными за свои поступки, с вниманием относиться к ближнему, не употреблять наркотики, не презирать нац-меньшинства. Война и коррупция — плохо, а мир и честность — хорошо. Милосердие выше закона.
Михалков настолько не доверяет аудитории (ведь фильм рассчитан на массы, не на элиту, и за кинопоказом грядет четырехсерийный телепоказ по Первому каналу, значит, вся Россия должна посмотреть), что даже очевидные вещи, происходящие в кадре, доходчиво формулируются в тексте. Но в этом Откровении — дефицит сокровенного — того, чем и отличались воздушные михалковские картины 70-х.
Вот финал. Точнее, один из финалов. В пустой зал входит интеллигент Маковецкого. Открывает фрамуги. В зал влетает пурга. Интеллигент выпускает на опасную свободу маленькую птичку. Вот и хорошо. Все и так ясно. Но Маковецкий целует иконку, а птичке (зрителю) объясняет: «Хочешь лететь? Лети. Хочешь остаться — останься. Только решай сама. Никто не решит этого за тебя». Но и этого мало. Последние слова фильма «Честь имею…». И голос актера неосознанно повторяет интонации самого Никиты Сергеевича.
Кстати, из всех заседавших именно его герой окажется ключевой фигурой, реально спасет чеченского мальчика. Настоящий русский офицер («офицеры бывшими не бывают») поговорит с мальчишкой по душам по-чеченски. Да и возьмет его к себе жить. Это еще один финал.
И наконец, самый последний: собака в разбомбленном городе снова будет бежать на камеру. Ближе. В зубах она держит окровавленную руку солдата…
Лариса Малюкова

Комплекс победителя
Время новостей

Новый фильм самого знаменитого российского режиссера вызывает чувства самые разноречивые. Представьте себе, человек семь лет ничего не снимал, но так явно присутствует в жизни страны, будто каждый год выпускает по картине - уж если чего ему и стоило бояться, так это дружного «а король-то голый!», которое наша малодоброжелательная общественность всегда готова отпустить по любому подходящему поводу. Однако Михалков снимает камерный, но дорогой (производственный бюджет 4 млн долл.) фильм, занимает в нем любимейших артистов страны, а имея постоянную поддержку главного рекламоносителя - «Первого канала», смело печатает 450 копий и в качестве первого рекламного шага использует участие фильма на конкурсе в Венеции... Все это можно делать, будучи совершенно уверенным в успехе - художественном, финансовом, политическом.
Венецианская победа уже послужила поводом для некоторого недоумения - «Лев» действительно получен, продемонстрирован и обсужден. Михалков и его пиарщики смело утверждают, что фильм победил в Венеции, на этом «большом международном чемпионате», хотя это все-таки не совсем так - «Лев» хоть и золотой, но все же вручен за вклад в целом (в том числе и за новый фильм, который подтверждает...) и на официальном сайте фестиваля назван ближе к концу призового расклада... Но Михалкову нужна победа, пусть и за счет некоторого искажения информации, совсем не серьезного, ибо ради дела всегда можно слегка подтасовать факты. Поэтому возникает версия о том, что еще до показа все места были распределены и уже не было возможности ничего переиграть, а наградить очень хотелось (как будто в истории фестивалей никогда не побеждали фильмы, показанные в последний день конкурса). Ну да это не важно, в конце концов не Европу этой победой завоевывать собирается Михалков, а всего лишь родного зрителя, а его, как точно знает режиссер, всякими интеллигентскими реверансами и тонкостями не возьмешь.
В атаку на зрителя Михалков идет с мощным оружием. За основу им взята любимая театральными режиссерами старая телевизионная пьеса Реджинальда Роуза «Двенадцать разгневанных мужчин», по которой Сидни Люмет сначала снял телеспектакль, а потом фильм, прославивший его на весь мир. Точнее, даже не сама пьеса, где речь идет о пуэрто-риканском подростке, обвиненном - так до конца и не ясно, с должным ли основанием - в убийстве отца, а лишь ее сюжетная схема: двенадцать присяжных начинают заседание с уверенностью в вине подсудимого, а заканчивают его оправданием. Внутренние коллизии, приводящие к этому результату, в фильме Михалкова полностью изменены, то есть, в сущности, стали другими не только персонажи, связанные в новой картине с современной российской реальностью, но и мотивы, психологические основания, динамика сюжета.
На фильм Люмета новая картина мало похожа. Вместо лаконичного, стремительного, захватывающего действия, уложенного в 92 минуты вместе с открытым финалом, Михалков снимает многофигурную эпопею на 150 минут, действие в которой развивается медленно, степенно, подробно, со вкусом и смаком. Почти каждый из актеров имеет бенефисный кусок - даже Александр Адабашьян, играющий маленькую роль пристава. Тут важно не забывать, что после кинопоказа нас ждет еще и телевизионный сериал, так что материала было снято много, и с чем-то, например с хохмой Эстрадника (Михаил Ефремов), который дразнит Хирурга (Сергей Газаров), делая вид, что нюхает кокаин, видимо, просто жалко было расстаться. Актеры играют с удовольствием: Метростроевец (Алексей Петренко) показывает отдельный этюд про своего дядю, проигравшего все деньги в автомате и взявшего в заложники бухгалтерию своего предприятия; а Гробовщик (Алексей Горбунов) лихо отыгрывает монолог про любовь к молоденькой девице с «во-о-от такими сосками»... Все это азартно, искренне, с коллективной импровизацией, недаром десять смен отрепетировали на площадке, создавая атмосферу театрального представления. В мире так действительно не играют, и тут понимаешь позицию жюри Венецианского фестиваля, одарившего нашего классика спецпризом, - это все равно как если бы на чемпионат по теннису вышла бы команда и сыграла в лапту...
Помимо главных героев предложена еще и развернутая история обвиняемого - со всеми необходимыми по теме деталями: боевиками, артобстрелом, трупами на гусеницах танка, развалинами, одиночеством испуганного ребенка и могилой родителей, на которой стоит кусок шифера с надписью по-русски «папа, мама». И шагающий по камере подросток, чтобы согреться, отплясывающий лезгинку.
Что же касается смысла фильма, то тут никому не дадут сомневаться. Все сказано четко, ясно, с нажимом, а для непонятливых повторено несколько раз. Жить надо не по лжи, совесть - главная добродетель, колокол звонит по тебе, ты сам выбираешь свой путь, и ты за все в ответе, а не хочешь - неча на зеркало пенять...
Никаких разночтений - в процессе заседания оказывается, что почти у каждого из присяжных с собой есть кое-что из вещественных доказательств (почему-то не предъявленных следствию), и с их помощью картина реального преступления вырисовывается с абсолютной точностью. Мальчик-чечен ни в чем не виноват, виноваты другие, куда более зловещие персонажи, так что образ врага, с которым намеревается бороться Русский офицер (Никита Михалков), тут как тут - и это и есть настоящий хеппи-энд. Собственно, финалов в картине три - на выбор: мелодраматический, философский и символический, но в целом история героя заканчивается хорошо, главный положительный герой снова усыновляет «чечененка», которому теперь доброго дядю Володю заменит дядя Николай - таким образом, мы узнаем единственное имя из череды двенадцати анонимов.
Не могу не признаться, меня лично такое кино немного пугает: во-первых, потому что все в нем уж очень просто, что более годится для публицистики, чем для художественного произведения; во-вторых, потому что слишком жирными красками прописана вся история, так жирно, что за ними как будто мерещится пародия, которой, тут я уверена, никто не предполагал. Но с другой стороны, есть во всем этом зрелище какое-то необъяснимое простодушие, какая-то лубочность даже, что-то вроде наивной живописи, с ее непропорциональными, но выразительными фигурами. И я не уверена, что это не случайно.
Никита Михалков времен «Рабы любви», «Неоконченной пьесы» и «Пяти вечеров» -- художник совсем другого склада. Эти и другие его фильмы не были лидерами кассы, они воспринимались на ура совсем не той публикой, что ходила толпами на «Есению». Его референтной группой была советская интеллигенция, причем довольно рафинированная, то есть как раз та, что и была законодателем моды в советском обществе - кастовом, замкнутом, но с претензиями, интеллигенция, тогда радостно откликающаяся на яркое и талантливое, особенно если оно не слишком опережало время. Режиссер и аудитория были на равных, а все остальные получали продукцию уже маркированной, с грифом «это хорошо», и все были довольны. С новыми временами пришла и новая публика, и с ней приходится считаться даже больше, чем с прежней, -- от нее зависит настоящий успех, ныне измеряющийся, увы, в реальных денежных знаках, влияние, власть, наконец. И Никита Михалков как прирожденный победитель от этой публики особенно зависим, а как чуткий и талантливый художник не может не слышать ее потребности: в определенности, в пафосности, в простых решениях, в консервативных идеалах, в сочности и добротности. Но конечно, теперь они не на равных, Михалков куда выше - он больше знает, у него есть мировая известность, дворянское происхождение, сила, энергия, талант, да и много еще чего. Поэтому он легко оказывается в роли проповедника, учителя, наставника, и - не знаю, насколько сознательно - проникается этой ролью. Почти как Лев Толстой, который счел безнравственным писать романы и перешел на сочинение нравоучительных сказок для народа, так и режиссер Никита Михалков больше не хочет искать истину, он хочет ее проповедовать. Ему, собственно, все уже ясно - и остается только убедительно и доходчиво рассказать об этом как можно большему количеству народа. Потому-то он говорит, что готов поменять своего «Льва» «на дополнительные пять миллионов зрителей» - не из корысти, а ради дела. Чтобы знали. Чтобы дошло. Чтобы подействовало, и все исполнились гражданского пафоса. Но «Лев», согласитесь, это тоже неплохо. Пусть будет.

Общественное поучение
ИД "Коммерсантъ"

Интуитивное угадывание массами лидера - внутренняя тема фильма "12", а не сюжет, взятый из телепьесы Реджинальда Роуза и картины Сидни Люмета "12 разгневанных мужчин". Там было двенадцать мужских эго, которые схлестнулись в душной комнате на заседании суда присяжных. Схлестнулись на почве взыгравших амбиций, разного жизненного опыта и социального статуса, но в итоге сошлись на базовом понимании демократии. Власть большинства предполагает право меньшинства выдвигать свои аргументы. Даже если меньшинство фигурирует в единственном числе, как герой Генри Фонды - рыцарь справедливости и закона, умеющий убедить остальных, никого не осуждая и не оскорбляя, сохраняя сосредоточенность и спокойствие, даже когда его душит гнев. Результат мы видим через полтора часа экранного времени. Темнокожего парнишку из трущоб вначале хотели дружно отправить на электрический стул за убийство отца, а в итоге единогласно признают невиновным.
В отечественной версии все совершенно иначе при чисто внешней схожести. Вместо пуэрто-риканского - чеченский подросток, переживший гибель родителей и усыновленный офицером-федералом, в убийстве которого его и обвиняют. Тут уже сама ситуация настолько экстраординарна, что требует для разрешения других средств, разум и закон здесь не помощники. И вообще, кто в России живет по закону? Когда один-единственный из присяжных поднимает голос сомнения в виновности подсудимого, он не выдвигает никаких доводов, а предлагает собравшимся "хотя бы поговорить". Присяжные, уже готовые было разбежаться по спешным делам, застревают в зале надолго. Им предстоит не только пересмотреть приговор, но и стать участниками глобальной трагикомедии российской жизни.
Героя Фонды в американской версии в русской играет Сергей Маковецкий, и с самого начала его герой рассчитывает не на аргументы, а на чувства и на чудо. В заплеванном школьном спортзале, куда загнали присяжных, он находит укромный уголок и в начале заседания ставит иконку. Потом сюда залетит воробей, святой дух этой Тайной вечери, а в финале тот же герой Маковецкого уберет образок и откроет окошко для птички с ключевым словом: "Хочешь лететь - лети, хочешь остаться - останься. Только решай сама". Как говорит сам режиссер, это и есть призыв к демократии. Но демократия в русском варианте все равно другая - то ли суверенная, то ли еще какая-то особенная, леший ее знает.
Как и в картине Сидни Люмета, у присяжных нет имен, поэтому проще всего обозначать их именами артистов - по большей части первоклассных и знаменитых. Почти у каждого будет свой коронный монолог сквозь смех и слезы. "Метростроевец" Алексей Петренко расскажет, как капитализм довел народ до ручки и чуть не до автомата. "Антисемит" Сергей Гармаш разжалобит раскаянием за жестокость к сыну, едва не оказавшемуся в петле. "Еврей" Валентин Гафт не станет трактовать Талмуд, зато вспомнит, как его отец бросил мать ради красавицы-литовки из вражеского стана. "Хирург" Сергей Газаров проучит ксенофобов и даст мастер-класс кавказского артистизма, мужества и благородства. "Актер" Михаил Ефремов сыграет печаль, струящуюся под маской клоуна. Почти у каждого вскроется своя драма - даже у кладбищенского начальника (Алексей Горбунов), обирающего похоронные процессии, но не чуждого благотворительности и живущего по понятиям.
Среди этих эпизодов преобладают сильные, энергичные, хоть в актерские хрестоматии включай, есть с перебором, но и они работают на то, чтобы над съемочной площадкой образовался плотный сгусток эмоций. Это коллективное бессознательное общества, все еще переживающего "эпоху перемен", хотя в сущности не очень-то изменившегося со времен оных. В таком эмоциональном сгустке для рацио нет места. И когда оно появляется, конструкция фильма сразу слабеет. Как в случае с пародийным губошлепом (Сергей Арцибашев), карикатурно представляющим "демократическую общественность". Слово не воробей, а в фильме сказано много слов, не всегда справедливых. Вот "телемагнат", который напоминает злой шарж на Дмитрия Лесневского. Неубедительно не оттого только, что его играет Юрий Стоянов, персонаж совсем из другой оперы. Но слишком видна тенденциозность, с которой выписали этого героя сценаристы Александр Новотоцкий и Владимир Моисеенко (именно они под патронажем Дмитрия Лесневского работали над сценарием "Возвращения"). Господин Лесневский, кстати, в отличие от многих других, своих убеждений не менял и флюгером не был.
Среди действующих лиц фильма есть не один (в этом принципиальное отличие от Люмета), а два, которые создают духовные точки притяжения. О первом уже говорили: это герой Сергея Маковецкого, второго, председательствующего, играет сам Никита Михалков, и с ним все особенно непросто. Художник, бывший офицер, явно из спецслужб, с суровым взглядом и наворачивающейся на глаза слезой. Знает все заранее - и то, что парень невиновен, и что на воле ему опаснее, чем в тюрьме, и что у нас, стало быть, за страна. Знает цену людям и как ими манипулировать, но делает это исключительно во благо. Берет на себя ответственность, когда остальные, даже лучшие, уходят в кусты. Представляет патерналистский гуманизм и настаивает на его актуальности для нынешней России. Персонаж органичный в концепции фильма, и в этом причина его появления, а не только в режиссерско-актерском нарциссизме. Актер Никита Михалков сыграл режиссера судебного действа, режиссер Никита Михалков срежиссировал "большую постановку жизни".
Жанровый характер этой постановки другой, чем в "Урге" и "Сибирском цирюльнике". Он определяется не масштабом, не степной или лесной ширью, а проработкой деталей, насыщением замкнутого пространства воздухом и светом, многокамерной съемкой (оператор Влад Опельянц), позволяющей ловить спонтанные реакции артистов. Выходы из спортзала во внешний мир с точки зрения эстетики вряд ли что-то добавляют к балансу фильма, более того - условность "чеченских" сцен проигрывает по сравнению с "реальной жизнью" суда присяжных. Однако эти выходы значимы на фоне почти полной интерьерности российского кино, упорно бегущего от трагедий и проблем в сторону виртуальных аттракционов. И как раз в этом смысле новых кинематографических лидеров у нас что-то не больно появляется, а те, кто на это претендует, пока профессионально зажаты и социально аутичны.
Если модель общества в "12" остается вечно верна для России ("демократическая общественность" убога, народ забит, закон бездействует, и надежда только на сильных лидеров), можно предположить, что сработает и заложенный в фильме механизм отношений "вождя" и "масс", выстрелит его внутренний политический месседж. Если же нет, лидера будут угадывать и выбирать по другому принципу - кто знает, может, в отдаленном будущем даже по люметовскому.
"Все это абсолютно подсознательно"
Перед премьерой Никита Михалков ответил на вопросы Андрея Плахова - о символике фильма и о вдохновивших его источниках.
- Вы думали о том, что "12" - это двенадцатый полнометражный фильм в вашей кинобиографии? Есть в этом какая-то символика? Название из разряда "Восемь с половиной"?
- Нет, не думал, и даже удивился сейчас.
- Если идти по пути символики, двенадцать присяжных ближе к концу фильма превращаются как бы в апостолов на Тайной вечере, а ваш герой сами знаете в кого. Это входило в замысел?
- Если и возникает сходство, то чисто визуальное - этот свет, который проникает в комнату, Нет, я на такое не замахивался никогда в жизни, я бы этого не посмел. Но как бы так сложилось, что сама цветовая гамма, температура в кадре рождает такие ассоциации. Все это подспудно, абсолютно подсознательно, потому что осознанно я этого не делал, это была бы слишком сильная и ответственная символическая нагрузка.
- В фильме есть весьма неприятный тип, телевизионный магнат, условно мы его назовем Лесневский, поскольку в персонаже Юрия Стоянова есть портретное сходство, пожалуй, он может претендовать на роль Иуды?
- В определенном смысле, как это ни прискорбно, люди, которые занимаются тем, чем занимается этот персонаж, делая многомиллионное телешоу "Планета добра", они настолько заняты этим шоу, что само добро делать как бы не успевают. Но не надо отождествлять его с Лесневским, я с ним вообще не знаком. Однако в этом есть какая-то милая, такая семейная возможность быть властителем умов, в общем-то никакой ответственности за это не неся.
- На Венецианском фестивале журналисты интересовались, почему вас на сей раз вдохновила не русская литература, а старое американское кино. Какое место занимает киноклассика в вашей жизни?
- Большое. Меня всегда и на все вдохновляла "Девушка с коробкой" Бориса Барнета. Не знаю почему. Обожаю эту картину.
- Она входит в "Список Михалкова" - одну из программ последнего Московского фестиваля, собранную из ваших любимых кинолент. А можно ли представить после "12" ваш личный ремейк одного из этих десяти фильмов? "400 ударов", например? Или той же "Девушки с коробкой"?
- Всех! Они были бы другими, но - всех, абсолютно. А хороший список был, правда?

Андрей Плахов

Подвиг разведчика
Независимая газета

«12» Никиты Михалкова показали в предпоследний день Венецианского фестиваля. Жюри не совсем поняло, что делать с этим фильмом, - вроде понравился, но ни на один из основных призов не тянет. Когда не знают, что делать, дают специальный приз жюри. Так и решили – дали «спецльва» за «великую способность воплощать бытие во всей его сложности с безграничным мастерством и гуманизмом».
Выхода в прокат нового фильма Никиты Михалкова ждали с нетерпением – велико было любопытство: что произошло с Михалковым за те девять лет, что он не снимал? Тем более что предыдущий фильм – «Сибирский цирюльник» – давал повод для самых печальных прогнозов. Называть «12» ремейком не совсем верно – скорее это очередная экранизация пьесы Реджинальда Роуза «12 разгневанных мужчин». Первую сделал блистательный Сидни Льюмет 50 лет назад, изящно воспев гимн здравому американскому смыслу. Сорок лет назад Никита Михалков взял эту же пьесу для дипломной работы в Щукинском училище.
Итак, двенадцать присяжных заперты в школьном спортзале. И не выйдут они оттуда до тех пор, пока единогласно не вынесут вердикт: виновен или не виновен подсудимый – чеченский подросток, обвиняемый в убийстве отчима, российского офицера (у Льюмета был пуэрториканский мальчик, убивший родного отца). У присяжных нет имен, кроме как у председателя суда, которого играет сам Михалков. Остальные одиннадцать – живые и полуживые символы социальных пластов и психологических групп нашего общества. Бывший ученый, ныне бизнесмен (Сергей Маковецкий), эстрадный артист (Михаил Ефремов), телепродюсер (Юрий Стоянов), таксист (Сергей Гармаш), сын партначальника (Роман Мадянов), бывший военный (Виктор Вержбицкий), ветеран-метростроевец (Алексей Петренко), директор кладбища (Алексей Горбунов), демшиза (Сергей Арцибашев), врач-кавказец (Сергей Газаров) и просто старый еврей (Валентин Гафт). Целое созвездие. Но очень быстро понимаешь: неважная это мысль – наводнить155-минутную картину одними типажами. Режиссер пытается сделать каждого героя носителем определенной черты русского менталитета и эти черты столкнуть в яростном споре. Но вот беда: спора не происходит. Более или менее выраженной позиции нет ни у кого. Не считать же позицией постулат директора кладбища «У нас воруют даже на похоронах»? Если в картине Льюмета каждый из двенадцати персонажей отстаивал свое право – кто на возможность быть единственным «против», кто – на стойкое презрение к заезжим южанам, то в картине Михалкова героям нечего отстаивать. Они плещут эмоциями, за которыми – ничего. Каждое выступление превращается в эстрадный выход, причем порой не очень удачный. Как, например, у Алексея Петренко, которого режиссер совершенно напрасно отпустил с режиссерского поводка.
Легко любить все человечество, а попробуй полюбить отдельного человека, декларирует, вторя Достоевскому, Михалков. И тут же сам себя опровергает, превращая героев в ходячих манекенов. Чем больше кричат и напрягаются актеры, тем более очевидной становится пустота, пропасть между тем, что хотел сказать, и тем, что сказалось. Вступать в яростные споры и мучительно искать правду могут только люди, которым есть что отстаивать. Героям русской версии пьесы отстаивать решительно нечего, поэтому они и тонут в своих монологах. Они не тянут даже на разгневанных мужчин, они все, даже положительный герой Маковецкого, первый усомнившийся в виновности мальчика, похожи на капризных пубертатов, пытающихся выдать нервическую логорею за вулканические страсти.
«Это очень русский фильм», – повторил не единожды Никита Михалков. Вот она, несносная Ходячая Идея. Как только режиссер начинает снимать ходячие идеи, вгоняя в прокрустово ложе этой идеи весь набор художественных средств, произведение искусства приносится в жертву Идее. Искусство требует жертв, но не готово их приносить. Оно даже готово быть замешенным на идеологии, но ложиться под нее ему не по статусу. «Безыдейные» «Пять вечеров», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино» и др. не подгонялись ни под какие мерила нравственности и лекала государственности, однако самые добрые, самые прозрачные мысли и чувства вызывали. В «12» есть сцены, в которых просматривается тот, прежний Никита Михалков, мастерски умеющий сыграть на нюансах, на настроении. Хороши почти все сцены, связанные непосредственно с чеченской войной, – вот боевики на привале, вот затаившийся в разнесенном доме мальчишка с глазами волчонка, вот убитый полевой командир, которого с детской непосредственность обыскивает мальчик и забирает себе его нож. Потом этот нож, как чеховское ружье, «выстрелит» и даст начало всей интриге. Но Михалков так старательно все эти годы вживался в роль державника от искусства, что не заметил, как с нормального языка перешел на государственнический новояз. Декларативность стала его главным соавтором, а мессианство – рупором, в который он произносит свои слоганы. Без мессианских интонаций он боится быть неуслышанным, а бить научился только в лоб – вдруг не дойдет?
Этот страх в конечном итоге толкнул Никиту Сергеевича на то, чтобы одним махом испортить все, что было в фильме хорошего. А были хорошие, мастерские режиссерские ходы – например, замечательная работа с пространством, очень точное использование каждого сантиметра этого пространства, каждого предмета, попавшего в кадр. Есть примечательные актерские выходы – например, Сергея Газарова и Сергея Маковецкого, действительно серьезные, продуманные, где актеры находят верную интонацию, превращая свой эпизод в зеркальное отражение сразу миллиона проблем.
Но Михалков заигрался не на шутку. Молчавший 140 минут председатель суда по имени Николай вдруг решается сбить финал и предлагает другую, неожиданную концовку. Он устраивает 15-минутный спектакль в спектакле, где играет не просто главную роль. Его внешность – бородка и седой венчик волос вокруг лысины – сильно напоминает Бога из образцовской «Божественной комедии». Кругленькие правильные слова сыплются из него горохом. Неприметный бывший разведчик, молчавший и домолчавшийся до своего звездного часа, вдруг оказывается Демиургом, богом из машины и спасителем нации. Именно он ставит последнюю точку в пикировке персонажей, распорядившись судьбой чеченского мальчика и дав целой нации избежать позора. Правда, тем самым он совершенно откровенно, хотя, быть может, и невольно, декларирует свое главное убеждение (это единственный персонаж, у которого есть убеждения): я, как олицетворение русской нации, люблю меньших своих братьев и беру их, несмышленышей, под свое крыло.
Возможно, изначально посыл фильма и был а-ля Льюмет: перед законом и перед Богом все равны, надо только найти в себе силы подняться над расовыми, национальными и классовыми предрассудками, обрести свободу в себе. Однако Идея великой империи и ее великого предназначения, воплощенная в образе Демиурга-разведчика-Николая Чудотворца, встает стеной на пути хорошего посыла, и тот отскакивает обратно, не успев долететь до зрителя в своем первозданном виде. Сомнительный подвиг разведчика.
Екатерина Барабаш

12

Поругать Никиту Михалкова - нынче хороший тон, этого и ждешь от всей прогрессивной критики, когда после долгого перерыва выходит очередной его фильм. Да и в самом деле, как можно нежно отзываться о работе человека, который снимал с Павлом Лебешевым и при этом не давал авторские права операторам? Который долгое время, с сомнительным успехом, возглавлял Cоюз кинематографистов? Который все больше занимается политикой, а не искусством и прочая, и прочая… Да-да-да, мы будем ругать Михалкова при каждом удобном случае, но сегодня нам представился не совсем такой.

Ни для кого не секрет, что "12" Никиты Михалкова - это прямой римейк картины "12 разгневанных мужчин" Сидни Люмета 1957 года, которая по сей день занимает 13 место в IMDb top 250. Переплюнуть Люмета у Никиты Сергеевича, разумеется, не получилось, но своего условно-золотого Льва на Венецианском фестивале в итоге он отхватил.

Тут важно отметить, что если оригинал отлично смотрится в любой стране мира и в любое время, то новоиспеченная картина по послевкусию какая-то уж слишком российская и слишком сиюминутная. Тем не менее, несмотря на все камни, брошенные в их сторону, крепкосделанные "12", несомненно заслуживают зрительского внимания, плюс привлекают его к голливудской киноклассике (жалко никто не соберется "Касабланку" переснять), и разговаривать об этом фильме можно с двух основных позиций: можно обсуждать его политическую подоплеку, все его метафоры, отсылки к современности и руководства к действию, а можно просто поговорить о фильме "12" как о произведении искусства.

Мне, признаться, о политике в фильме говорить совершенно не хочется (об этом уже сказали многие) да и понятно, что тут от Михалкова нечего ждать особых откровений, так будем же говорить об искусстве!

Камерные театральные пьесы - сложный жанр. Последним подобным опусом в кино был блистательный фильм Озона "8 женщин". Как несложно догадаться, сделать чистую литературу адекватной киноэкрану - небанальная задача. Во-первых, зритель устанет смотреть на одинаковые лица в одинаковой обстановке. Во вторых, если никого заведомо не будут убивать, то и сопереживать героям не стоит. В третьих, долго слушать актерский монолог с экрана попросту утомительно, мы не за этим ходим в кино.

Но в фильме "12" снова, как и 50 лет назад, зрительское внимание не ослабевает ни на минуту. Интересно попробовать понять, почему же так происходит? Самое важное место, пожалуй, занимает сюжет: мы знаем, что двенадцать присяжных заседателей должны вынести единогласный приговор мальчику-чеченцу (в оригинале пуэрториканцу), решив, виновен он или не виновен в убийстве своего приемного отца, отставного офицера российской армии (в оригинале родного отца). Если они не примут единогласного решения, то потребуется новый созыв присяжных и новое заседание суда. Двенадцать мужчин запирают в спортзале, чтобы они могли обсудить материалы дела и принять свое заключение.

Поначалу одиннадцать человек голосует за виновность подсудимого и только один из них голосует против, но дальше картина стремительно теряет единообразие. Схема, по которой построен сюжет, сама по себе очень красива - это своего рода игра, зритель знает, что к концу сеанса она закончится, но пока ещё не знает, как именно, и потому готов постоянно удивляться. Просмотр таких фильмов напоминает футбольный матч или чтение хороших детективных историй. Даже когда бесконечные перипетии начинают утомлять, никак не можешь оторваться, не узнав - чем же все закончилось.

Снять такую историю, четко продумав расположение камер и движение актеров - вообще довольно сложное упражнение, а правильно смонтировать под силу только истинному ювелиру, что Михалкову в итоге удалось в полной мере. Помимо сюжета и технической стороны немаловажно, какие актеры задействованы в картине, ведь аргументация построена таким образом, что каждый из присяжных в определенный момент произносит своего рода исповедь, доказывая свою точку зрения. Так вот, в этой исповеди не должно быть фальши - иначе вся структура рухнет. Такие актеры, как Маковецкий и Гармаш, Стоянов и Гафт, Петренко и Ефремов - это зрелые мэтры современного российского театра и они успешно справляются с поставленной задачей: весь фильм наполнен яростными монологами по поводу современной действительности, которые, правда, попахивают вторичностью после исконно куда более театрального "Изображая жертву" Серебренникова.

Строгое же единство времени и места действия, а, следовательно, и цельность сюжетного конструкта по версии Михалкова в итоге соблюдены не были. Время от времени на экране возникают нарочито кинематографические на фоне театральной антрепризы флэшбэки из жизни подсудимого, на которых последовательно показывается детство, домик в горах, мама и весь ужас неожиданной войны. Герой мальчика преподносится как предельно положительный, в то время как все ксенофобские и националистические эскапады присяжных - нелепы и постыдны. Что ж, кино, привлекающее внимание к обострению межнациональной розни, пытаясь противиться ей - хорошее дело в любом случае, особенно если учесть сколько подростков его посмотрит в ближайшие дни. Вопрос, насколько две части фильма сумели ужиться друг с другом.

Остальные же умствования, которые развивают тему милосердия, хочется всё-таки оставить в стороне. И иконка, и символичный воробей выглядят по меньшей мере лишними, разбивая вдребезги финал, а уж что хочет сказать автор, настойчиво повторяя, что наше правосудие невозможно без православного мировоззрения, об этом и вовсе не хочется задумываться.

Да, кино получилось интересное и лихое, ещё раз доказывая, что все гениальное - просто, и возвращение мэтра в большое кино прозвучало, и это важно, но что в итоге перевесило - красота или политика, римейк или авторский посыл, решать зрителю.

До встречи в кино.

Марина Гаврилова, "КиноКадр"