12 марта 2008 г.
Хозяин “Острова” взялся за Ивана Грозного
Павел Лунгин: “Есть в Пете Мамонове какое-то особое состояние юродства, раздвоения”
АЛЕКСАНДР КОБЗЕВ
Почти двадцать лет назад кинорежиссер Павел Лунгин открыл в культовом рок-музыканте Петре Мамонове актера тонкой психологической складки. И появился фильм “Такси-блюз”, увенчанный призом за режиссуру в Каннах. Когда их вторая совместная работа — “Остров” — собрала букет “Золотых орлов” и “Ник”, Павел Лунгин признался: “Если бы не Петя, этого фильма не было бы”. Скажем больше: не возникла бы идея картины об Иване Грозном.
Накануне съемок фильма “Иван Грозный и митрополит Филипп” Павел Лунгин дал интервью “МК”.
— Павел Семенович, ведь в этих стенах создавались сценарии великих картин. Вы помните, как это было?
— Они создавались как раз тут, где мы сейчас сидим (за столом в эркере гостиной. — В.Г.). В том конце комнаты была штора. Я, проходя мимо, в нее всовывался. Иногда меня впускали, иногда выгоняли. Хорошо помню, каким молодым и красивым был тогда режиссер Элем Климов. Потом, став взрослым, я с ним дружил. Его картину “Добро пожаловать…” то закрывали, то вроде бы опять разрешали снимать. Но, несмотря ни на что, работали они необыкновенно легко — талантливо, весело, с хохотом. И с Отаром Иоселиани была дружба: когда он приезжал из Тбилиси, часто жил у нас или у Нусинова. Потрясающая атмосфера людей, наслаждавшихся жизнью, любящих друг друга. Тогда было несколько иное отношение к жизни, к работе. Люди не “дела делали”, как сейчас. Они объединялись — по взгляду на мир, по симпатии. Из этой дружеской, талантливой жизни рождались фильмы. Не то что собрались: “Давай забацаем кино…”
— На вашей студии завершается работа над фильмом “Розыгрыш” — продолжением картины Владимира Меньшова. Вы как продюсер затеяли ее в память об отце, который написал к ней сценарий?
— Конечно, и в память об отце. Это был очень успешный фильм. И он все-таки ставил вопрос о добре и зле. Меня удивляет, что современные молодежные фильмы — вне нравственности. В сплошной такой расслабухе. Мне кажется, эту линию советского кино надо продолжать. Надо говорить на языке современных детей, но о том, что сейчас не артикулировано, — о добре и зле. Теперь в этом вопросе появилась какая-то зыбкость, и она делает людей несчастными.
“Призрак Ивана Грозного витает над нами до сих пор”
— На днях начнутся съемки вашего фильма “Иван Грозный и митрополит Филипп”. Почему вы из всей биографии Ивана IV выбрали именно его противостояние со святителем Филиппом?
— Святитель Филипп был замечательный, совершенно необыкновенный человек. Русский святой и русский Леонардо да Винчи. Он же был великий изобретатель: строил у себя в Соловецком монастыре, где был игуменом, какие-то мельницы, автоматы по разливанию кваса, какие-то портомойни. Все его хозяйство было удивительно по тем временам механизировано. Он виноград выращивал на Севере! Невероятный гений. В то же время — человек принципиальный, убежденный, пустынник. Старого боярского рода Колычевых. Красивый. Редчайшее существо. А фигура Грозного — одна из главных в русской истории. Мне кажется, призрак его до сих пор еще над нами витает. Приближаясь или отдаляясь, но он все время присутствует в нашей жизни. Их с митрополитом Филиппом (в миру — Федором Колычевым) коллизия — большая редкость в нашей истории, когда иерарх церкви обличал власть с христианских позиций. Мне кажется, что это — необыкновенно прекрасный, волнующий момент. Митрополит шел на мучения и понимал это.
— Иван Грозный — тоже яркая личность.
— Совершенно неординарный человек: писатель, поэт, музыкант — разумеется, церковный, светского искусства тогда не было. Один из самых образованных людей своего времени. Его слог, его письма, заметки — в них виден такой мощный талант… Самое интересное — они с Филиппом друг друга любили. Неспроста Грозный в сложную для себя минуту позвал в Москву Филиппа из Соловецкого монастыря. Их с юности связывали близкие отношения. Это и есть, когда жизнь, судьба, история сплелись в такой тугой узел. Они сцепились — каждый со своим взглядом на мир — в своем противостоянии. Что важнее: христианские заповеди или интересы власти? Казалось, каждый по-своему прав. Но Филипп пошел на христианский подвиг и принес себя в жертву, с надеждой остановить Грозного в период опричнины. И, думаю, он много сделал для перемен в душе Ивана, который стал постепенно от опричнины отходить.
“Мне с Эйзенштейном не соперничать”
— Толчком к созданию фильма стал момент на съемках “Острова”, когда вы увидели в Петре Мамонове сходство с Иваном Грозным?
— Сейчас покажу. (Достает фотографии Петра Мамонова в гриме и костюме Ивана Грозного. — В.Г.) Видите, какой? Грим минимальный, борода его собственная. Я увидел в нем Грозного в сцене, где его герой, монах, сжигает сапоги настоятеля. Было в Пете в тот момент какое-то особое состояние юродства, раздвоения. Он там был и злым даже, и в то же время вел настоятеля к некоторому катарсическому переживанию. И идея фильма об Иване Грозном засела мне в голову очень крепко.
— Почему для роли митрополита Филиппа вы выбрали Янковского?
— Он замечательный актер, все может сыграть, глубоко сыграть. Потом, я искал лик. Бывает ведь такое: идешь от глаз человека, от его лба, от выражения лица.
— Как Олег Иванович отнесся к вашему предложению?
— С большим интересом, с огромной охотой. Он в таком состоянии, когда хочется играть сущностные роли. Можно ли сыграть святого? Я не знаю. Ужасно страшно! Как его очеловечить?.. Я прямо с замиранием сердца к этому отношусь.
— Картина Эйзенштейна “Иван Грозный” была таким, грубо говоря, фильмом-балетом. Каждое движение актеров выстроено. Красиво, но неестественно.
— Мне с Эйзенштейном не соперничать. Здесь совершенно другая вещь — скромная история двух лет жизни и отношений двух людей. Но мне хотелось бы, чтобы это стало реальностью. Чтобы Грозный и Филипп стали реальностью. Чтобы улицы Москвы XVI века были реальными.
“Суздальский кремль сыграет роль Москвы”
— Натурные съемки пройдут в Суздале?
— Мы там сделали большущую декорацию на подъезде к Спасо-Евфимьевскому монастырю. Строим и внутри Суздальского кремля, который сыграет роль Москвы. К существующим белокаменным постройкам подстраиваем терема деревянные, все время комбинируем камень и дерево. Построили большой фрагмент старой Москвы: сторожевая башня на въезде, огромная улица с домами, с литейным двором, с лубяным торгом, два моста. Всем заправляет художник-постановщик Сергей Иванов. С ним работает замечательная команда художников. Вообще, для этого фильма мне хотелось собрать все самое лучшее. Автор сценария — замечательный пермский писатель Алексей Иванов.
— И оператор из Америки, который снимал фильмы, получившие “Оскар”?
— Том Стерн, который работает с Клинтом Иствудом: “Малышка на миллион долларов”, “Письма с Иводзимы”. Наш мир кино необыкновенно развращенный. Как ни странно, операторов у нас совсем нет. Те люди, которым я давал сценарий, просто забывали его прочесть. А когда я послал сценарий Тому Стерну, он через три дня его прочитал, а через пять дней все знал про Ивана Грозного. Потом посмотрел два раза “Остров” и прилетел в Москву. И я увидел его творческое, трепетное отношение. Мы не можем ему заплатить столько, сколько платит Иствуд. И все равно там у людей еще осталось желание заниматься интересным, делать искусство. Это то, чего я все меньше вижу здесь.
— Есть надежда, что чудо успеха “Острова” повторится?
— Надо сказать, что “Иван Грозный” состоялся благодаря Андрею Бородину, которому я бесконечно благодарен. Конечно, чудо редко повторяется. Но, с другой стороны, тема животрепещущая и важная. Все кричат, что население России очень нищее. Наверное, никто не помнит, как было при советской власти. Мои родители в 60—70-е годы моей няньке в Рязанскую область отправляли мешки с сухарями, баранками, сахаром… Нет, не в том дело, что люди сейчас еще больше обнищали. Наша беда — в отсутствии смыслов и цели. Поход в супермаркет не может быть целью. Смена шампуня не наполняет жизнь смыслом. Может, чуть-чуть наполняет, но потом все равно смывается. Материальное потребление, которое предложено России, не наполняет души людей. Поэтому под всем весельем, всем приколом этим постоянным, есть чувство пустоты. Смятение, страх, неуверенность. Я чувствую это очень сильно и пытаюсь возвращаться к смыслам. “Остров” был первым шагом. “Иван Грозный” — продолжение пути.
“Иван Грозный карал за отсутствие любви”
— Вы как-то сказали, что, по вашему мнению, у Ивана Грозного была большая жажда любви. И во многом от этого, как ни парадоксально, шли его зверства — казни, пытки, опричнина…
— Конечно, он же художник! Художнику очень нужна любовь. Не знаю, надо ли иметь художников и поэтов в качестве царей и президентов. Думаю, что не надо. Вот в Пете Мамонове еще осталась закваска рок-музыканта. Ему еще нужны эта энергия зала, поклонение, узнавание. И это при его огромной духовности, большой аскезе — он себя смиряет, работает над собой. Но от старой привычки так просто не уйдешь. Так вот, мне кажется, что опричнина должна была карать народ за отсутствие любви. Мало любят, не верят, — а надо, чтобы как в Бога верили, чтобы любили больше, чем себя. Тогда бы и пшеница росла, и война сама собой выигрывалась. Этим Грозный был похож на Сталина, хотя как личность был гораздо крупнее, мощнее, образованнее. А когда карают за отсутствие любви, другая вина не очень существенна — все виноваты. Все недолюбили, все в душе своей что-то против правителя хоть раз да подумали. Поэтому не так важно, кого карать, — можно карать любого. И вот эта анонимность наказания, которая была при Сталине, — она, наверное, была и при Грозном. Все виноваты… Не знаю, то ли я говорю?.. Может, не надо это говорить?..
— Почему не надо? Вы пытаетесь стать на точку зрения тирана. Другое дело, что в его поступках большая доля патологии.
— Есть сейчас секты, выступающие за канонизацию Ивана Грозного. И есть недвусмысленный ответ патриарха Алексия II, который придерживается противоположной позиции. Он говорит, что церковь не может канонизировать тиранов, душегубцев. Не может быть так, чтобы один святой убил другого, такого в церкви не бывает, а святость Филиппа очевидна — например, чудеса от его мощей. Но если канонизировать Ивана Грозного, найдутся люди, готовые и Сталина канонизировать.
“Наши люди любят тиранов”
— Кто-то заметил, что в России между властью и народом всегда были особые, обоюдно страстные отношения — как в любви, где может быть и ненависть, и ревность, и чего только не понамешано.
— Мне тоже так кажется. По крайней мере, эти отношения в России никогда не развиваются по пути договора, контракта, как в западных странах. На четыре года президент приходит — и это его контракт. У нас это перерастает во что-то большее. Что странно: люди любят строгих учителей, вспоминают с удовольствием армию, где их били и унижали. Есть в этом какой-то особый комплекс — любви к силе, вынимающей всю душу. Есть любовь к тиранам. И в том числе люди вспоминают об Иване Грозном заинтересованно, любовно, считают, что он был выдающимся деятелем.
— Вы тоже считаете его таким?
— Я меньше всего хочу разоблачать Грозного. Скорее пытаюсь понять этот человеческий тип. Мне кажется, он очень мучился и страдал от самого себя. И действительно раскаивался. Снова грешил и снова каялся. Это какая-то очень глубокая матрица русского характера. Второй русский характер — это Филипп. Они, видимо, друг друга дополняют и необходимы друг другу. Истинно шекспировское, трагическое сцепление двух личностей. Оно, конечно, является главным в нашем фильме. Люди в какой-то духовной сцепке. Одного она поднимает к вершинам святости, а другого почему-то опускает в безумие, в жестокость. Это единое движение — вверх и вниз — очень интересно почувствовать.
— В XX веке были разные периоды отношения к Ивану Грозному. Апологетика при Сталине, породившая шедевр Эйзенштейна “Иван Грозный”. А после перестройки — другая крайность: стали копаться в его извращениях, в мерзости “кремлевских тайн”. Теперь настало время более взвешенного взгляда?
— Никто не даст ответа на главные вопросы: кто мы, куда мы идем, какие мы? Но очевидно, что есть некоторое особое состояние России, путь России. Есть замысел какой-то по поводу России. И в понимании этих смыслов мы все должны делать свою маленькую, муравьиную работу поиска ответов на эти огромные вопросы. Хоть какой-то камушек, кирпичик положить. Мне кажется, это волнует людей. С молодежью же очень сильно работают: растят людей, для которых главное в жизни — потребление. Во многом это удалось. Но все равно у людей есть ощущение своего одиночества, желание найти что-то общее, понять свою историю. Это стремление ни одна философия супермаркета не подавит. Как сказала одна девочка на моей встрече со зрителями: “Вам не кажется, что у нас украли жизнь?..” Меня этот вопрос из уст красивой, молодой девушки глубоко потряс.
Московский Комсомолец Ру
Валерия Горелова
