25 июня 2008 г.
Олег Янковский научился летать лучше Мюнхгаузена
Действие нового фильма режиссера «Полетов во сне и наяву» вновь разворачивается в эпоху застоя. Точнее, в предшествовавшие перестройке совсем уж маразматические времена, когда пленумы ЦК посвящались увеличению производства сахарной свеклы, а за всеми порядочными, нестандартно мыслящими людьми, как гласят легенды, по пятам ходили сотрудники КГБ. Главный герой, молодой писатель Голобородько, является обсудить свою новую вещь к маститому писателю-диссиденту с благородным лицом Олега Янковского. Тот сразу же в поэтических выражениях принимается описывать ему свою бурную половую жизнь с юной Катенькой (Оксана Акиньшина) - по всем признакам переходящей писательской музой. Совокупляясь со своей возлюбленной, герой Янковского Коленька полагает себя райской птицей. Но это еще не все. «Барон Мюнхгаузен рассказывал, как он летал, - сообщает Янковский всем, кто не видел фильма Марка Захарова. - А я летаю!» - говорит он и натурально отрывается от земли. С виду не вполне нормальный писатель Коленька летает, оказывается, уже давно. Прочитав роман Голобородько, он решает и его научить летать. Не выполнив своего долга, Коленька не может улететь в Париж. С целью обучения Голобородько муза перелетает от Коленьки к нему, разумеется, в самом прямом смысле слова. В момент оргазма любовники, само собой, поднимаются в воздух, что, понятное дело, доставляет Коленьке неизбывную боль. А между тем КГБ уже навострился вновь посадить Коленьку за его умение летать. Все происходящее в этой картине лучше трактовать метафорически, тогда это не так смешно. И классик советского кино эпохи стагнации Балаян явно подозревает о смеховом эффекте, который способно вызвать буквальное воплощение метафоры полета (его лирический герой и сам смеется после встречи с Коленькой). И тем не менее вызывающе и бесстрашно ударяется в наивное и примитивное искусство. Изображая Париж, куда перелетают-таки герои, демонстрирует Эйфелеву башню, под каковое изображение подкладывает - что же еще? - песню в исполнении Джо Дассена. Но стремится преодолеть этот рефлекторный смех, подключив эмоциональную память каждого жившего в том душном времени зрителя. Было бы лучше, пожалуй, если бы он сделал свой фильм мультипликационным, стилизовав его под полотна Марка Шагала, чьи герои свободно летают вместе с домашней птицей. Но, продемонстрировав внутреннюю свободу сделать этот вольный сиквел «Полетов во сне и наяву» так, как ему хочется, Балаян, желал он того или нет, поставил и себе, и многим другим режиссер ам своего поколения клинически точный диагноз. В его картине полет как высшая форма существования художника обеспечивается исключительно его внутренней свободой, которую он в состоянии - вот парадокс! - почувствовать лишь в несвободном отечестве. На свободной чужбине советскому художнику не летается, хоть ты тресни. Как не летается и в постсоветской действительности - столь же трагически и необратимо ему чужой. В прокате - с конца лета.
Стас Тыркин
Комсомольская правда
