Валерий Баринов \Валерий Баринов
Россия, 27 ноября 1945 г.
актер
Россия, 27 ноября 1945 г.
актер
Один из самых востребованных актеров современного театра и кино Валерий БАРИНОВ не только прекрасный артист, но еще и обаятельный, интересный человек и замечательный рассказчик.
Автор: Светлана Кузина
Сайт: Аргументы И Факты
Статья: Меня освистали — спектакль удался!
— ВАЛЕРИЙ Александрович, основная тема нашей беседы — стрессы, которым, к сожалению, подвержены все, а творческие люди, наверное, особенно.
— Да, для меня тоже состояние стресса в принципе является постоянным. Я постоянно испытываю волнение, некую тревогу и ужас в ожидании провала, который жду… уже почти 40 лет! Очень давно, учась на 3-м курсе института, я репетировал дипломный спектакль — водевиль Мизантроп. И он был у меня несмешным. Я решил, что отыграю спектакль, чтобы не подводить товарищей, а потом уйду из училища — ну не получается из меня артиста! Хотя мои замечательные педагоги Коршунов и Шаронова говорили: Ты все делаешь правильно. Просто этот водевиль не смешной, а философский. А я ждал провала. И в день сдачи спектакля произошло чудо: как только я вышел на сцену, еще до первой моей реплики зал стал не смеяться, не хохотать — он стал просто ржать! Я даже подумал, что у меня что-то не так с костюмом. Нет! Вот так меня приняли. И каждая моя последующая реплика воспринималась с жутким смехом! Завкафедрой Николай Александрович Анненков даже стучал по столу, чтобы я перестал говорить и дал ему просмеяться. Произошло это 9 июня 1967 года, и эту дату я отмечаю как еще один свой день рождения. А теперь, как это ни странно, я сыграл сотню ролей в театре, не говоря уже о кино. Случалось, что у меня было по 7 премьер в год. И каждый раз я ждал провала. Может, этот ужас перед возможностью провала и помогает мне выбираться из стрессовых ситуаций — что я все время его жду, а он не случается. Ожидание затянулось, и это становится опасным.
— Да, это чревато. Это уже такой постоянно накапливающийся стресс.
— Да, но при этом я боюсь потерять это ощущение в себе — возможного провала, хотя это действительно постоянный стресс, который во мне живет. И выхода из него я не знаю, кроме профессионального, то есть выхода на сцену, где, когда ты выходишь, перед тобой — огромная черная дыра, называемая зеркалом. Ты смотришь в это зеркало и видишь там не одно, а сотни или даже тысячу лиц. И если ты добиваешься своего отражения в них, тогда стресс снимается и возникает момент вдохновения, радости, ощущение победы. Это самое счастливое время — когда понимаешь, что зал тебя слушается, идет за тобой. В этом плане я очень люблю подростковую публику — ту, что пришла в театр отстоять, оттянуться, выпендриться от души. Обычно актеры такого зрителя не любят, а вот я их обожаю! Их нужно только один раз поймать, удержать их внимание даже ни на минуту, а всего на полсекунды, и они становятся ручными, как котята, как глина, из которой можно лепить все что угодно. Они так плачут и так смеются, они так молчат, когда ты этого хочешь! Для начала никто из них не знает содержания пьесы, и им очень любопытно — чем же все закончится? И потом — они не верят, что может случиться трагедия и герои погибнут, ведь они привыкли к хеппи-эндам! И в результате они от восторга в конце хлопают, кричат и очень много свистят. Я каждый раз говорю: Ну что, спектакль удался — меня освистали! Вот такой у меня стресс и выход из него.
— То есть при всем при том выход все-таки существует?
— Ну, это зависит от обстоятельств. Скажем, актерская профессия во многом связана с транспортом, в том числе с самолетами. И в этой связи я испытал однажды жесточайший стресс: я не смог прилететь на свой премьерный спектакль, поскольку мне продали билет на самолет, который к тому времени уже был отменен. Жуткая была ситуация! До Москвы кое-как я все же долетел, но мне-то надо было в Ленинград! Я пытался из всех сил туда до вечера добраться, но не успел, не сумел. Вот из этой стрессовой ситуации у меня не было выхода.
— Наверное, и в кино проблем хватает, тем более что в последнее время кинопроцесс резко ускорился, а вы много снимаетесь?
— Да, но театр все-таки в эмоциональном смысле острее, поскольку он — вещь публичная. В кино ты всегда можешь сказать: Стоп, ребята! Давайте еще раз, дайте я соберусь. Скажем, в фильме Водитель для Веры есть сцена, где встречаются два генерала: я и Богдан Ступка, и мы пьем коньяк. Причем крупно снимали рюмку, потом камера отъезжала, и видно было, как я наливаю по определенную рисочку. На репетиции в рюмках был чай. Но когда для съемки эту рюмку красиво высветили, сразу стало понятно, что это не коньяк. Значит, нужно действительно наливать коньяк. Зная тщательность Чухрая, я сказал: Паша! Не больше двух дублей! Я за рулем! Он отвечает: О чем ты говоришь? Мы с тобой с одного дубля снимем! В общем, когда на седьмом дубле я в очередной раз стал наливать эту рюмку, Чухрай сказал: Старик! Дрожит рука-то! Я ответил: А как она может не дрожать? Так что выпил я в общей сложности 350 граммов коньяка и сказал: Все! Я поехал домой! Но это — кино. А вот театр… Может рухнуть мир, может умереть близкий родственник, может случиться все что угодно, но — в 7 часов вечера поднимется занавес! И каждый вечер в 7 часов, даже если я не играю спектакль, где бы я ни находился, дергаюсь и думаю: Так, а что сегодня в театре? А если у меня их 5, я должен вспомнить, что идет в одном из 5. Поэтому с кино, конечно, проще… Театр — совсем иное. После того как со мной случилось это несчастье, когда я не смог прилететь на премьеру, я тут же дуплетом пропустил еще один спектакль! И это при том, что я в институте был отличником и не пропустил ни разу ни одного занятия, даже по гражданской обороне! И вот сразу после института я получаю первые роли в Александринке — Пушкинском театре в Ленинграде, где меня очень хорошо приняли, и вдруг — такой кошмар! Правда, молодых специалистов тогда нельзя было увольнять, но меня решили обсудить на коллективе. На это обсуждение собрались замечательные артисты: Толубеев, Меркурьев, Фрейндлих, Адашевский (к сожалению, ныне незаслуженно забытый). И получилось так, что, вместо того чтобы меня осуждать, меня все хвалили и говорили, что это просто несчастный случай. А перед этим дядя Костя Адашевский — добрейший человек, сказал мне: Не бойся! Никто тебя в обиду не даст! И вот он встает и говорит: О том, чтобы его уволить, не может быть и речи! Но я хочу ему рассказать одну историю… Пили мы в Пушкине… Все сразу начали хохотать. Он продолжает: И дали нам на закуску вишню. И один молодой артист потянулся за вишней, и с ним стало плохо. В результате он умер… потому что вспомнил, что у него в это время в Ленинграде идет спектакль Вишневый сад! Так, иносказательно, дядя Костя объяснил, что я должен остаться в театре, а я запомнил этот жуткий стресс на всю жизнь.
— Скажите, а спортом вы занимаетесь?
— К великому сожалению, сейчас — очень мало. Хожу в бассейн, делаю зарядку, но не всегда, а когда хватает сил. Поскольку я очень много работаю, устаю не только морально или духовно, но и физически настолько, что, придя вечером домой, иногда не сразу могу начать говорить. А возвращаясь к спорту — я раньше занимался хоккеем и футболом, и у меня поврежден мениск, так что, к сожалению, ни в теннис, ни в футбол я уже играть не могу. Но я являюсь тренером футбольной команды Малого театра. Вот уж где эмоции, вот где страсти! А я заядлый болельщик, болею за Локомотив, где главный тренер — мой друг детства. И когда я привожу своих приятелей — профессиональных футболистов на наши матчи, они понимают, что футбола как такового там нет, но страстей — море! И для меня победа или проигрыш моей команды очень важны, хотя я сам не понимаю почему. Футбол — странное время в моей жизни. Это тайна, классная драматургия, которая неизвестно чем кончится. И это тоже выход из стрессовых ситуаций, это если не первая, то вторая моя жизнь — точно!
Автор: Александра Лаврова
Сайт: Российская газета
Статья: И печали, и радости в копилку для роли
- Валерий Александрович! Сегодня многие зрители знают вас только по телесериалам, не подозревая, что вы серьезный театральный актер. Впрочем, и в сериалах вы умудряетесь создавать живые образы.
- Сейчас как раз читаю сценарий двухсерийного телевизионного фильма - сюжет интересный, хотя далеко не все мне нравится. Возможно, если сценарист пойдет на изменения, мы достигнем согласия.
- А из книжек - что читали последнее? Не для работы, а для души?
- Из нового давно ничего не читал - все больше перечитываю. Да и что значит не для работы? У меня профессия такая: вся жизнь - для работы. Все, что происходит, даже и дурного, стыдного, все удачи и неудачи - это для меня материал, подспорье. Всем плохо, а мне хорошо. Люди страдают от несчастий, измен, предательства друзей - я страдаю и запоминаю свои реакции. Брал молоток, забивал гвозди в гроб - и запоминал.
- Это вы про Скрипку Ротшильда Чехова в ТЮЗе? Чехов - важный для вас писатель?
- Он для меня фигура определяющая, поворотная. Таких писателей в моей жизни и в моей актерской деятельности было три: Чехов, Достоевский и Островский. Кстати, последняя книга, которую я перечитывал, связана с Чеховым. Был недавно в Ясной Поляне и взялся перечитывать Дневники Льва Толстого - как раз о периоде знакомства Толстого с Чеховым. Там есть чрезвычайно любопытные мысли, хотя не все суждения великого классика я принимаю.
Сайт: People's History
Статья: Валерий Баринов о женщинах и кино (По материалам газеты "CN-Столичка")
- Когда вас позвали в "Петербургские тайны" на роль Хлебонасущенского, вы поняли, что вас посадили в пушку, и выстрелили?..
- Леонид Пчелкин, приглашая меня, сказал: "Есть для тебя роль. Управляющий, подворовывает, зануда, жмот, все строится на том, что у него просят денег, а он говорит, что их нет. Одно могу пообещать - роль большая, заработаешь много". Сыграв первую сцену, я сказал, что это гениальная роль. Пчелкин засмеялся и ответил: "Да ладно тебе!" Но я знал, что говорил, потому что до этого играл Лужина в "Преступлении и наказании". Хлебонасущенский-то из него вырос…
- Некоторым кажется, что это так просто - играть.
- То, что мы часто видим по телевизору, действительно может играть каждый. Многие могут органично вести себя перед камерой, даже способны выйти на сцену и что-то изобразить. Но это обманчивое, даже губительное впечатление. Профанация актерской игры. Школа Малого театра - это трепетное отношение к тому, чем ты занимаешься. Как говорил Щепкин: "Священнодействуй или убирайся вон!" Когда меня, уже достаточно известного и самоуверенного актера, пригласили в Малый театр на встречу с Соломиным, который был одним из педагогов нашего курса в Щепкинском училище, на меня напал трепет перед этими стенами. Я вошел в его кабинет, думая: "Только держись!" И когда Юрий Мефодиевич спросил: "Ну что, Баринов?" я, который относился к нему с глубочайшим уважением, брякнул: "А что, Соломин?" Такое вот нахальство от неуверенности.
- Встречаетесь со своими однокурсниками?
- У всех выпусков Виктора Ивановича Коршунова есть "курсовой день" - 7 сентября. За сорок лет я пропустил его только раз. Это такое братство, в которое прихожу, как домой. Никогда не был так счастлив, как в те четыре года, которые я провел в Щепкинском. Поэтому прихожу на эти встречи, чтобы с кем-то поделиться, как я провел год. Надо, чтобы кто-то из молодых посмотрел на меня с восхищением или с иронией. Чтобы кто-то из ровесников назвал меня Валерушкой, как называла мама…
- Помимо встреч с юностью, традиционные сборы - еще и выставка достижений личного хозяйства.
- Фокус в том, что приходят и люди, ушедшие из профессии, ничего не добившиеся. Да, есть такие, кто хотел бы похвастаться. Но на этом фоне хвастать своими достижениями не то чтобы некорректно, а нет нужды. Все и так все знают.
- Вы наблюдательный человек?
- Чем хороша профессия актера - что бы с тобой ни случилось, плохое или хорошее, все идет в профессиональную копилку. И всем этим ты торгуешь. Это не цинизм. Помните фильм Вайды "Все на продажу"? Там о нашей профессии сказано все. Причем копилка неизвестно когда выстрелит. Еще студентом я приехал в орловскую деревню хоронить дядю. Замечательный был человек, многому меня научил. Мама попросила меня обить крышку гроба. И вот я вколачиваю гвозди и вдруг ловлю себя на том, что пою. Тогда меня это страшно поразило, и я сказал себе: "Запомни". Сорок лет прошло, я репетирую "Скрипку Ротшильда" у Камы Гинкаса, а там герой делает гроб для жены. Я взял доски, стал строгать и запел "Летят утки". Гинкас придумал для этого спектакля фантастические остановки. Человек строгает гроб, поет - и вдруг останавливается. Стоит его жена и смотрит, как он делает ей гроб. В зале наступает не просто гробовая тишина, а тишина как перед ужасом, будто люди боятся дышать.
- Некоторые актеры всю жизнь работают в одном месте - в том же Малом, например. А вы не раз переходили из театра в театр, играете на многих площадках. Почему?
- Смена места пробуждает во мне силы, амбиции, дает возможность по-новому себя проявить. Это как любовь или влюбленность…
- Новое место - всегда риск. Не боитесь провала?
- Я всю жизнь его жду. Настоящего, сногсшибательного провала. Но его до сих пор не было. Всегда умудрялся выйти если не в белом, то в сером костюме. Потому что вместе с предчувствием провала во мне живет уверенность, что я вовремя выскочу. Собственно говоря, на этих качелях и строится моя театральная жизнь.
- Вы идеалист?
- Да, и не стыжусь в этом признаться. Более того, считаю, что искусство должно создавать идеалы. У нас об этом как-то забыли. Возьмите знаменитый сериал "Бригада". Он профессионально сделан и достаточно правдив. Я ведь знаю, что в 1990-е годы в обществе молодых людей признаться: "Я - бандит" - было то же, что в 1960-е сказать: "Я - физик". Но кино - это не только профессионально сделанная вещь и верное отражение жизни. Кино - это то, чему подражают, на что ориентируются. Нельзя же в качестве образца подставлять бандита!
- Давайте немного о женщинах…
- Играть с хорошей партнершей - это такое удовольствие! С Женей Глушенко, с Аней Каменковой. А в последнее время мне все больше нравятся женщины-режиссеры. Мужчины вообще пытаются доказать свою состоятельность, а мужчины-режиссеры - особенно. Просто комплекс превосходства какой-то. У режиссеров-женщин этого нет. К тому же они более конкретны и не устраивают истерик.
Автор: Светлана Кузина
Сайт: Аргументы И Факты
Статья: Меня освистали — спектакль удался!
— ВАЛЕРИЙ Александрович, основная тема нашей беседы — стрессы, которым, к сожалению, подвержены все, а творческие люди, наверное, особенно.
— Да, для меня тоже состояние стресса в принципе является постоянным. Я постоянно испытываю волнение, некую тревогу и ужас в ожидании провала, который жду… уже почти 40 лет! Очень давно, учась на 3-м курсе института, я репетировал дипломный спектакль — водевиль Мизантроп. И он был у меня несмешным. Я решил, что отыграю спектакль, чтобы не подводить товарищей, а потом уйду из училища — ну не получается из меня артиста! Хотя мои замечательные педагоги Коршунов и Шаронова говорили: Ты все делаешь правильно. Просто этот водевиль не смешной, а философский. А я ждал провала. И в день сдачи спектакля произошло чудо: как только я вышел на сцену, еще до первой моей реплики зал стал не смеяться, не хохотать — он стал просто ржать! Я даже подумал, что у меня что-то не так с костюмом. Нет! Вот так меня приняли. И каждая моя последующая реплика воспринималась с жутким смехом! Завкафедрой Николай Александрович Анненков даже стучал по столу, чтобы я перестал говорить и дал ему просмеяться. Произошло это 9 июня 1967 года, и эту дату я отмечаю как еще один свой день рождения. А теперь, как это ни странно, я сыграл сотню ролей в театре, не говоря уже о кино. Случалось, что у меня было по 7 премьер в год. И каждый раз я ждал провала. Может, этот ужас перед возможностью провала и помогает мне выбираться из стрессовых ситуаций — что я все время его жду, а он не случается. Ожидание затянулось, и это становится опасным.
— Да, это чревато. Это уже такой постоянно накапливающийся стресс.
— Да, но при этом я боюсь потерять это ощущение в себе — возможного провала, хотя это действительно постоянный стресс, который во мне живет. И выхода из него я не знаю, кроме профессионального, то есть выхода на сцену, где, когда ты выходишь, перед тобой — огромная черная дыра, называемая зеркалом. Ты смотришь в это зеркало и видишь там не одно, а сотни или даже тысячу лиц. И если ты добиваешься своего отражения в них, тогда стресс снимается и возникает момент вдохновения, радости, ощущение победы. Это самое счастливое время — когда понимаешь, что зал тебя слушается, идет за тобой. В этом плане я очень люблю подростковую публику — ту, что пришла в театр отстоять, оттянуться, выпендриться от души. Обычно актеры такого зрителя не любят, а вот я их обожаю! Их нужно только один раз поймать, удержать их внимание даже ни на минуту, а всего на полсекунды, и они становятся ручными, как котята, как глина, из которой можно лепить все что угодно. Они так плачут и так смеются, они так молчат, когда ты этого хочешь! Для начала никто из них не знает содержания пьесы, и им очень любопытно — чем же все закончится? И потом — они не верят, что может случиться трагедия и герои погибнут, ведь они привыкли к хеппи-эндам! И в результате они от восторга в конце хлопают, кричат и очень много свистят. Я каждый раз говорю: Ну что, спектакль удался — меня освистали! Вот такой у меня стресс и выход из него.
— То есть при всем при том выход все-таки существует?
— Ну, это зависит от обстоятельств. Скажем, актерская профессия во многом связана с транспортом, в том числе с самолетами. И в этой связи я испытал однажды жесточайший стресс: я не смог прилететь на свой премьерный спектакль, поскольку мне продали билет на самолет, который к тому времени уже был отменен. Жуткая была ситуация! До Москвы кое-как я все же долетел, но мне-то надо было в Ленинград! Я пытался из всех сил туда до вечера добраться, но не успел, не сумел. Вот из этой стрессовой ситуации у меня не было выхода.
— Наверное, и в кино проблем хватает, тем более что в последнее время кинопроцесс резко ускорился, а вы много снимаетесь?
— Да, но театр все-таки в эмоциональном смысле острее, поскольку он — вещь публичная. В кино ты всегда можешь сказать: Стоп, ребята! Давайте еще раз, дайте я соберусь. Скажем, в фильме Водитель для Веры есть сцена, где встречаются два генерала: я и Богдан Ступка, и мы пьем коньяк. Причем крупно снимали рюмку, потом камера отъезжала, и видно было, как я наливаю по определенную рисочку. На репетиции в рюмках был чай. Но когда для съемки эту рюмку красиво высветили, сразу стало понятно, что это не коньяк. Значит, нужно действительно наливать коньяк. Зная тщательность Чухрая, я сказал: Паша! Не больше двух дублей! Я за рулем! Он отвечает: О чем ты говоришь? Мы с тобой с одного дубля снимем! В общем, когда на седьмом дубле я в очередной раз стал наливать эту рюмку, Чухрай сказал: Старик! Дрожит рука-то! Я ответил: А как она может не дрожать? Так что выпил я в общей сложности 350 граммов коньяка и сказал: Все! Я поехал домой! Но это — кино. А вот театр… Может рухнуть мир, может умереть близкий родственник, может случиться все что угодно, но — в 7 часов вечера поднимется занавес! И каждый вечер в 7 часов, даже если я не играю спектакль, где бы я ни находился, дергаюсь и думаю: Так, а что сегодня в театре? А если у меня их 5, я должен вспомнить, что идет в одном из 5. Поэтому с кино, конечно, проще… Театр — совсем иное. После того как со мной случилось это несчастье, когда я не смог прилететь на премьеру, я тут же дуплетом пропустил еще один спектакль! И это при том, что я в институте был отличником и не пропустил ни разу ни одного занятия, даже по гражданской обороне! И вот сразу после института я получаю первые роли в Александринке — Пушкинском театре в Ленинграде, где меня очень хорошо приняли, и вдруг — такой кошмар! Правда, молодых специалистов тогда нельзя было увольнять, но меня решили обсудить на коллективе. На это обсуждение собрались замечательные артисты: Толубеев, Меркурьев, Фрейндлих, Адашевский (к сожалению, ныне незаслуженно забытый). И получилось так, что, вместо того чтобы меня осуждать, меня все хвалили и говорили, что это просто несчастный случай. А перед этим дядя Костя Адашевский — добрейший человек, сказал мне: Не бойся! Никто тебя в обиду не даст! И вот он встает и говорит: О том, чтобы его уволить, не может быть и речи! Но я хочу ему рассказать одну историю… Пили мы в Пушкине… Все сразу начали хохотать. Он продолжает: И дали нам на закуску вишню. И один молодой артист потянулся за вишней, и с ним стало плохо. В результате он умер… потому что вспомнил, что у него в это время в Ленинграде идет спектакль Вишневый сад! Так, иносказательно, дядя Костя объяснил, что я должен остаться в театре, а я запомнил этот жуткий стресс на всю жизнь.
— Скажите, а спортом вы занимаетесь?
— К великому сожалению, сейчас — очень мало. Хожу в бассейн, делаю зарядку, но не всегда, а когда хватает сил. Поскольку я очень много работаю, устаю не только морально или духовно, но и физически настолько, что, придя вечером домой, иногда не сразу могу начать говорить. А возвращаясь к спорту — я раньше занимался хоккеем и футболом, и у меня поврежден мениск, так что, к сожалению, ни в теннис, ни в футбол я уже играть не могу. Но я являюсь тренером футбольной команды Малого театра. Вот уж где эмоции, вот где страсти! А я заядлый болельщик, болею за Локомотив, где главный тренер — мой друг детства. И когда я привожу своих приятелей — профессиональных футболистов на наши матчи, они понимают, что футбола как такового там нет, но страстей — море! И для меня победа или проигрыш моей команды очень важны, хотя я сам не понимаю почему. Футбол — странное время в моей жизни. Это тайна, классная драматургия, которая неизвестно чем кончится. И это тоже выход из стрессовых ситуаций, это если не первая, то вторая моя жизнь — точно!
Автор: Александра Лаврова
Сайт: Российская газета
Статья: И печали, и радости в копилку для роли
- Валерий Александрович! Сегодня многие зрители знают вас только по телесериалам, не подозревая, что вы серьезный театральный актер. Впрочем, и в сериалах вы умудряетесь создавать живые образы.
- Сейчас как раз читаю сценарий двухсерийного телевизионного фильма - сюжет интересный, хотя далеко не все мне нравится. Возможно, если сценарист пойдет на изменения, мы достигнем согласия.
- А из книжек - что читали последнее? Не для работы, а для души?
- Из нового давно ничего не читал - все больше перечитываю. Да и что значит не для работы? У меня профессия такая: вся жизнь - для работы. Все, что происходит, даже и дурного, стыдного, все удачи и неудачи - это для меня материал, подспорье. Всем плохо, а мне хорошо. Люди страдают от несчастий, измен, предательства друзей - я страдаю и запоминаю свои реакции. Брал молоток, забивал гвозди в гроб - и запоминал.
- Это вы про Скрипку Ротшильда Чехова в ТЮЗе? Чехов - важный для вас писатель?
- Он для меня фигура определяющая, поворотная. Таких писателей в моей жизни и в моей актерской деятельности было три: Чехов, Достоевский и Островский. Кстати, последняя книга, которую я перечитывал, связана с Чеховым. Был недавно в Ясной Поляне и взялся перечитывать Дневники Льва Толстого - как раз о периоде знакомства Толстого с Чеховым. Там есть чрезвычайно любопытные мысли, хотя не все суждения великого классика я принимаю.
Сайт: People's History
Статья: Валерий Баринов о женщинах и кино (По материалам газеты "CN-Столичка")
- Когда вас позвали в "Петербургские тайны" на роль Хлебонасущенского, вы поняли, что вас посадили в пушку, и выстрелили?..
- Леонид Пчелкин, приглашая меня, сказал: "Есть для тебя роль. Управляющий, подворовывает, зануда, жмот, все строится на том, что у него просят денег, а он говорит, что их нет. Одно могу пообещать - роль большая, заработаешь много". Сыграв первую сцену, я сказал, что это гениальная роль. Пчелкин засмеялся и ответил: "Да ладно тебе!" Но я знал, что говорил, потому что до этого играл Лужина в "Преступлении и наказании". Хлебонасущенский-то из него вырос…
- Некоторым кажется, что это так просто - играть.
- То, что мы часто видим по телевизору, действительно может играть каждый. Многие могут органично вести себя перед камерой, даже способны выйти на сцену и что-то изобразить. Но это обманчивое, даже губительное впечатление. Профанация актерской игры. Школа Малого театра - это трепетное отношение к тому, чем ты занимаешься. Как говорил Щепкин: "Священнодействуй или убирайся вон!" Когда меня, уже достаточно известного и самоуверенного актера, пригласили в Малый театр на встречу с Соломиным, который был одним из педагогов нашего курса в Щепкинском училище, на меня напал трепет перед этими стенами. Я вошел в его кабинет, думая: "Только держись!" И когда Юрий Мефодиевич спросил: "Ну что, Баринов?" я, который относился к нему с глубочайшим уважением, брякнул: "А что, Соломин?" Такое вот нахальство от неуверенности.
- Встречаетесь со своими однокурсниками?
- У всех выпусков Виктора Ивановича Коршунова есть "курсовой день" - 7 сентября. За сорок лет я пропустил его только раз. Это такое братство, в которое прихожу, как домой. Никогда не был так счастлив, как в те четыре года, которые я провел в Щепкинском. Поэтому прихожу на эти встречи, чтобы с кем-то поделиться, как я провел год. Надо, чтобы кто-то из молодых посмотрел на меня с восхищением или с иронией. Чтобы кто-то из ровесников назвал меня Валерушкой, как называла мама…
- Помимо встреч с юностью, традиционные сборы - еще и выставка достижений личного хозяйства.
- Фокус в том, что приходят и люди, ушедшие из профессии, ничего не добившиеся. Да, есть такие, кто хотел бы похвастаться. Но на этом фоне хвастать своими достижениями не то чтобы некорректно, а нет нужды. Все и так все знают.
- Вы наблюдательный человек?
- Чем хороша профессия актера - что бы с тобой ни случилось, плохое или хорошее, все идет в профессиональную копилку. И всем этим ты торгуешь. Это не цинизм. Помните фильм Вайды "Все на продажу"? Там о нашей профессии сказано все. Причем копилка неизвестно когда выстрелит. Еще студентом я приехал в орловскую деревню хоронить дядю. Замечательный был человек, многому меня научил. Мама попросила меня обить крышку гроба. И вот я вколачиваю гвозди и вдруг ловлю себя на том, что пою. Тогда меня это страшно поразило, и я сказал себе: "Запомни". Сорок лет прошло, я репетирую "Скрипку Ротшильда" у Камы Гинкаса, а там герой делает гроб для жены. Я взял доски, стал строгать и запел "Летят утки". Гинкас придумал для этого спектакля фантастические остановки. Человек строгает гроб, поет - и вдруг останавливается. Стоит его жена и смотрит, как он делает ей гроб. В зале наступает не просто гробовая тишина, а тишина как перед ужасом, будто люди боятся дышать.
- Некоторые актеры всю жизнь работают в одном месте - в том же Малом, например. А вы не раз переходили из театра в театр, играете на многих площадках. Почему?
- Смена места пробуждает во мне силы, амбиции, дает возможность по-новому себя проявить. Это как любовь или влюбленность…
- Новое место - всегда риск. Не боитесь провала?
- Я всю жизнь его жду. Настоящего, сногсшибательного провала. Но его до сих пор не было. Всегда умудрялся выйти если не в белом, то в сером костюме. Потому что вместе с предчувствием провала во мне живет уверенность, что я вовремя выскочу. Собственно говоря, на этих качелях и строится моя театральная жизнь.
- Вы идеалист?
- Да, и не стыжусь в этом признаться. Более того, считаю, что искусство должно создавать идеалы. У нас об этом как-то забыли. Возьмите знаменитый сериал "Бригада". Он профессионально сделан и достаточно правдив. Я ведь знаю, что в 1990-е годы в обществе молодых людей признаться: "Я - бандит" - было то же, что в 1960-е сказать: "Я - физик". Но кино - это не только профессионально сделанная вещь и верное отражение жизни. Кино - это то, чему подражают, на что ориентируются. Нельзя же в качестве образца подставлять бандита!
- Давайте немного о женщинах…
- Играть с хорошей партнершей - это такое удовольствие! С Женей Глушенко, с Аней Каменковой. А в последнее время мне все больше нравятся женщины-режиссеры. Мужчины вообще пытаются доказать свою состоятельность, а мужчины-режиссеры - особенно. Просто комплекс превосходства какой-то. У режиссеров-женщин этого нет. К тому же они более конкретны и не устраивают истерик.
|
|
|
